Магический бестиарий - стр. 38

Кому мне принести эту липкую картину? В какой такой улей?

Как ее позабыть?

Как квалифицировать, какими особенными прилагательными оторочить?

Мерзкая, гнусная, эгоистическая, человеколюбивая, чистая, лучезарная моя любовь, моя нега, моя… не знаю что.

И, оставшись в живых, самое нужное из перечня, я не смог выбрать до сих пор.

Я словно бы сам себя заставал и застаю этими вопросами врасплох. Не живого и не мертвого.

Я смотрел на Гагу.

Моя завороженность возвращалась ко мне, отразясь от подсвеченного высокими лампионами хрупкого существа: прямые недлинные волосы, остриженные в скобку, подхваченные теплым ветром, огонек сигареты, сбегающий к длинным пальцам, серебряное кольцо на мизинце, обветренные, словно мои, губы, будто моя тощая шея, почти мой невысокий рост. Отражаясь, я оставался в этом возлюбленном облике, как в зеркале. Я видел так, что понимал всю даль, в которой находился, все непомерное непроходимое расстояние нежной непристойности, разверзшееся между нами. И эти руины мне было уже не собрать.

Последний ход оставался всегда за Гагой. Так повелось.

Ведь молчание и безответность, сплоченные тобой в ночную глухоту, были самым сильным ходом.

Я ничего не смог больше предпринять, лишь день ото дня, час от часу, от минуты к минуте делался ужасней и ужасней, неуязвимей и неуязвимей. Со мной все стало происходить с точностью до наоборот.

Может быть, мне надо было кого-то из нас троих убить. Ведь три, трое, троица – это чересчур. Мне надо было бороться сразу с двумя. И обязательно с Гагой.

В этом самом месте, где река переходит в циклопическую свалку остовов проржавевших судов, затопленных лодок, покореженных емкостей, тогда тем чертовым летом я, проходя, бросил в воду свои часы. Вместо унылого всплеска меня настиг глухой недалекий удар о металл. Мне до сих пор кажется, что я услышал себя самого, себя как свое эхо, что вот-вот отделится от меня, эхо, настигшее свой источник, вернувшееся и переменившееся, – ржавое, гиблое, убийственное.

Мне кажется, что совсем тихий Гагин голос потонул в пустоте:

– Это от тебя ушла душа.

Но это я сказал себе сам Гагины слова, Гагиным тихим невыразительным голосом.

Я погружаюсь в пустое невозделанное томление.

Больше никогда я не смогу пройти по этим местам чистым и нетронутым охламоном, неким никем, юным человеком, вышедшим из троллейбуса.

Это событие вызывает во мне муку, я покрываюсь стигматами, так как я поверил в бога, но не в того, Царя Небесного, а… Я томлюсь и расчесываю свою муку, будто вижу себя самого из своей собственной глубины, но Гагиными затуманенными глазами, полными слез, которых, клянусь, тогда не пролилось ни капли.