Магические изыскания Альмагии Эшлинг - стр. 29

Второе восклицание сорвалось с губ няни, когда она разглядела постель госпожи Эшлинг – всю измятую, разворошённую, с одеялом, сползшим до пола, и одной из подушек, валявшейся прямо на полу.

Третье восклицание – самое громкое, самое испуганное и на сей раз двойное, ибо даже строгая экономка не сумела удержаться от выражения удивления пополам с ужасом, – раздалось, когда Альмагия, внезапно успокоившаяся у опустевшего ложа матери, что-то загугукала и наконец распахнула до того зажмуренные от плача глаза. Глаза, посветлевшие за одну ночь, неотличимые теперь по цвету от глаз её бедной родительницы, ещё более светлые под холодными лучами луны – или сиявшие вместе в ней нездешним серебром.

К следующему вечеру у маленькой Альмагии была новая няня. Прежняя слегла с жестокой лихорадкой – нервического происхождения, как предположил призванный к Альмагии (ну и к няне заодно) доктор. Во всяком случае, никаких иных поводов для внезапных жара и забытья доктору отыскать не удалось. И хотя переживания (а переживать было из-за чего: все «Тёмные Тисы» облачились в траур, оплакивая безвременную кончину госпожи Эшлинг) редко приводили к столь прискорбным последствиям, какие тут ещё могли быть причины?..

Об истинных причинах знали только три человека: впавшая в болезненное забытьё няня, экономка Одан и господин Эшлинг, которого экономка, вопреки правилам, предписывавшим слугам охранять ночной покой своих господ, разбудила сразу после того, как собственными глазами убедилась в правдивости фантастического рассказа няни – или, по крайней мере, изрядной его части.

Большую часть произошедшего удалось сохранить в тайне. Рассудок бедной госпожи Эшлинг помутился, и она бросилась в реку, оставив безутешных мужа и дочь, – вот и всё, что стало известно окружающим.

Новоиспечённый вдовец, впрочем, был не столь уж безутешен – напротив, он оживился, услышав ту часть истории, в которой описывалось преображение глаз дочери. Однако господина Эшлинга не замедлило постигнуть очередное разочарование: при свете дня его Альмагия выглядела как обычно (ну, насколько он её помнил – а помнил, стоило признать, весьма смутно).

После этого казуса доверие господина Эшлинга к рассказу няни, и без того невеликое, и вовсе почти исчезло. Господин Эшлинг пришёл к выводу, что разиня няня попросту заснула во время исполнения обязанностей, была замечена за этим и с перепугу сочинила небылицу себе в оправдание. Он остался вполне доволен собственной проницательностью, а верная экономка не посмела ему возразить.

Но вот угроза репутации, в отличие от всех этих бредней, была вполне реальной. Её господин Эшлинг допустить не мог. В соответствии с его указаниями дело предстало в наиболее прозаическом и извинительном свете, а на всё, что могло хоть как-то повредить роду Эшлингов, был наброшен покров молчания.