Люся, стоп! - стр. 13
Все заметались, разметались. Наш барабанщик уехал в Израиль. Гитарист – в Англию. Друг Кости – в Америку. Врачи шли в фирмы. Музыканты – в продавцы. Все что-то продают, вывозят, привозят. Офисы, обилие ларьков. Старушки на Тверской выстроились в ряд и вынесли все, что было дома, – наволочки, тапочки, вязаные шапочки, лифчики, лампочки.
А у меня – никакого выбора. В эмиграцию? Даже мысль не залетала. Ничего не умею. Не умею продать. Умею только купить. В бизнесе ничего не понимаю. Руководить не умею. Нет у меня ни хладнокровия, ни умения вычислять ходы наперед. И ничем, ну абсолютно ничем, кроме актерства и всего, что ему сопутствует, не интересуюсь.
Когда в перерыве между фильмами были концерты и я впервые вышла из самолета где-то далеко-далеко от Москвы, а потом долго ехала по заснеженным просторам, покрытым угольной пылью, я так явно, всем своим существом, ощутила: кончился бурный, поисковый период моей жизни. Взрывов больше не будет. Во всяком случае, в ближайшее время. Это уж точно. От серого, однообразного пейзажа повеяло временами долгой безработицы, бесконечными переездами и перелетами, выступлениями в шахтах и на заводах, в столовых и тюрьмах. Да вообще где придется.
Добрый вечер! И стоп. Для господ еще не созрела. А «товарищи»… В зале смешок. Потому просто – «Добрый вечер!».
Я снималась в первых фильмах, в которые вкладывали деньги люди, далекие от кино. А кто их будет смотреть? В каких регионах они будут куплены? Четких ответов на все эти вопросы еще не было.
В неразберихе, суете, непонимании – что же происходит и куда все идет? – я ухитрилась сыграть и спеть много мелких и глупых ролей и песен. В то же время обязанность зарабатывать толкала на это. А что делать? Ведь перестройка оставила всех нас, «кинозвезд», – всех, без исключения, – нищими людьми. Каждый выкручивался и не сдавался по-своему. А тут за концерты стали платить вполне приличные деньги. Что же так поздно? Поднатужившись и объездив с концертами Брянск, Орел, Курск и области, я осуществила свое давнее желание – купила себе норковую шубу. Поздно, но осуществила. Ведь их вообще нигде не было. Это теперь каждая третья девушка в Москве в норке. Казалось бы, приличный гонорар помимо житейских радостей дает возможность спокойно работать, не размениваться на мелочи, возможность выбирать. Нет. Я разменивалась и разменивалась. И не могла остановиться. А вдруг завтра будет опять как вчера?
Боялась. Страшно было что-то пропустить, отстать, быть опять ненужной. Как хорошо, думала, поэтам, художникам! Они могут уединиться, творить для себя, находя отголоски в душах истинных своих поклонников. А тут как творить? В уединении? Кино – коллектив. Театр – постоянный коллектив. Каждый день бездействия – паника! А возраст? А лицо? Ведь лицо – моя зарплата. А что делать с паспортными данными? А что делать с ролями, которые неумолимо уходят и уходят?