Люди с солнечными поводьями - стр. 31
Шести годков от роду, спрятавшись в молочном погребе, Нарьяна позвала огонь, и сруб погреба чуть не сгорел. Отец отругал ее сильно, чего еще не бывало. Она и сама испугалась, плакала до икоты и утомления.
– А если б огонь перекинулся на твое платье? – спросил отец.
– Нет, он добрый, он бы меня не тронул, – пролепетала Нарьяна сквозь судорожные всхлипы.
Отец пожалел ее, взял на руки и долго ходил по юрте, качая большую девочку как младенца. Потом сел на лежанку, отвернулся лицом к стене и сказал с тоской:
– О, когда твоя мать Гуона домой вернется?
Вот от кого досталось Нарьяне эхо сильного дара. Мать была удаганкой.
Нарьяне минуло всего три весны, когда Гуона пропала. Вместе с нею исчезли еще два больших шамана округи: Терют, аймачный старшина селенья Горячий Ручей, и старый Сарэл, лучший благословитель Элен. Говорят, в пору войны бежавшие гилэты украли у Сарэла беременную красавицу жену. Он на всю жизнь остался одиночкой. Как отец.
О шаманах добром вспоминают в народе. А Кубага́й, отец Нарьяны, был простым табунщиком.
Племя нунчинов, родичей отца, обитает далеко-далече, на западном конце Орто. Не сосчитать ночлегов пути до тех земель за дугою моря Ла́мы[38] и еще дальше. Там отца называли по-другому, – памяти сложно запомнить, трудно приноровиться к чуждому произношению. Нунчины светлее кожей, чем люди саха. Глаза у них синие и круглые, как озера на аласах. Косы у женщин будто жгуты сухого, выбеленного солнцем сена. У мужчин растут кустистые желто-рыжие бороды и кудрявая шерсть на груди и руках. Отец тоже мог похвалиться белою кожей и пышной бородой цвета выгоревшей травы, но волос на груди всегда стыдился.
Кубагай был первым нунчином, добравшимся в торговую весну до Эрги-Эн. Видно, не зря манила его сюда судьба. На торжище он увидел удаганку Гуону и понял: она – его женщина. Осмелился подойти к ней, показал привезенные из дальней страны красивые бусы красного морского камня и позвал с собою. Но Гуона отказалась отправиться с ним за Ламу. Не захотела жить пришлицей в чужом народе желтоволосых, синеглазых людей. Толмач, торговец из племени нельгези́дов, знающий нунчинский язык, перевел Кубагаю ее слова:
– По своим вещим снам знаю тебя и давно полюбила, но родную землю я люблю больше.
Уехал Кубагай ни с чем. А через три весны приплыл на плоту один. Пришел к Гуоне похудевший, печальный:
– Стал я как опустевшее поле, стою на восьми ветрах, и нет мне солнца без тебя.
– Я подарю солнце, если ты согласишься остаться здесь, – был ответ удаганки.
И Кубагай остался.
Так отец рассказывал дочери. Не вернулся к своим, не женился после того, как сгинула Гуона. Жил силой памяти о четырех подаренных женой веснах, полных искристого счастья. Такое и между истинно любящими редко на Орто случается. Потому, наверное, куцым оно оказалось. За все человек платит богам и духам, а за слишком щедрое счастье рассчитывается сторицей.