Любовные драмы Горького - стр. 7
Однажды он случайно услышал, как Варвара откровенничала с подругой: «Мой грех перед Богом, но Алексея я не могу любить. Разве не от него заразился холерой Максим… и не он связал меня теперь по рукам и ногам? Не будь его – я бы жила! А с такой колодкой на ноге недалеко упрыгаешь!»
Услышанное придавило мальчика тяжёлым грузом невольной вины, но не уменьшило любовь к матери.
Позднее, в «Изложении фактов и дум…» и в рассказе «Сон Коли» он поведает о том, о чём не упомянул в «Детстве»: как, проснувшись ночью, увидел мать с любовником, которого она впустила в дом. Мальчик даже познакомился с ним, но утром Варвара сказала, что это был только сон и никому не надо об этом рассказывать.
«Мать всегда будила очень много ласковых дум о ней, но выговорить эти думы я не решался никогда». Мальчик «всё чаще думал о матери, ставя её в центр всех сказок и былей, рассказанных бабушкой». Она была и царевной-королевной, и разбойницей «князь-барыней Марьюшкой Енгалычевой», и Марфой-посадницей, и Марией Египетской. А когда она как-то нарядилась в сберегаемый скрягой-отцом голубой, шитый серебром русский сарафан и кокошник, сын стал думать о ней как о сказочной волшебнице.
Маленькому Алёше уже было дано ощущать тонкие материи. И взрослый, 45-летний Горький, писавший автобиографическую трилогию, вспоминал ощущения себя маленького от красоты природы: «…В окно робко и тихонько, но всё ласковее с каждым днём стала заглядывать пугливая весна с лучистым глазом мартовского солнца, на крыше и на чердаке запели, заорали кошки, весенний шорох проникал сквозь стены – ломались хрустальные сосульки, съезжал с конька крыши подтаявший снег, а звон колоколов стал гуще, чем зимою». «…Зайдёт солнце, прольются на небесах огненные реки и – сгорят, ниспадёт на бархатную зелень сада золотисто-красный пепел, потом всё вокруг ощутимо темнеет, ширится, пухнет, облитое тёплым сумраком, опускаются сытые солнцем листья, гнутся травы к земле, всё становится мягче, пышнее, тихонько дышит разными запахами, ласковыми, как музыка… Ночь идёт, и с нею льётся в грудь нечто сильное, освежающее, как добрая ласка матери, тишина мягко гладит сердце тёплой мохнатой рукою, и стирается в памяти всё, что нужно забыть – вся мелкая, едкая пыль дня».
Мать пыталась заниматься образованием Алёши, но мысли её витали далеко; она легко раздражалась и часто бывала несправедлива к сыну, хотя сердцем чувствовала, что его непослушание – не от испорченности, а от неудовлетворённости. Но понять не пыталась – хотелось до конца разобраться в себе самой.