Любовница №2358 - стр. 22

— Свет.

Тут же засверкали блуждающие лампы, как рой насекомых, собираясь под высоким потолком над моей головой. Я сняла дрожащими руками плексокартонную крышку, и достала красный лакированный футляр, похожий на плоскую дамскую сумку. Открыла и едва не отшвырнула. На бархатной подушке сверкало бриллиантовое колье. Три ряда огромных чистейших камней, оправленных в белый металл. Платина.

Зарах неплохо оценил меня. Амани… он назвал меня  «желание». Будто дал кличку, как собаке. Будто присвоил. Это должно было льстить, но я не испытывала ничего, кроме отчаяния. Я захлопнула крышку, сунула футляр в коробку и отбросила ее на полочку перед зеркалом, как пустую безделушку. Уткнулась лицом в ладони и шумно дышала. Что теперь делать? Принять — невозможно. Недопустимо. Вернуть? Всучить администратору? А если отнести бриллианты в департамент и позволить службам уладить эту проблему? Я покачала головой: не знаю… Пожалуй, если отнести в департамент, дело, действительно, перестанет быть личным и будет иметь более весомые последствия. И как это отразится на мне? Черт возьми! Такую ситуацию никогда не рассматривали в учебных инсталляциях. Видно, не могли измыслить, что она может существовать.

Я поднялась, запустила пальцы в волосы. Все завтра. Я слишком устала. Подумаю с утра, на свежую голову. Я побрела в спальню, на ходу расстегивая платье. Нащупала пусковой бегунок молнии на спине, нажала, чувствуя, как ткань расползается. Блуждающие лампы следовали за мной, как разумные светлячки. Я вошла в спальню и обмерла: все мои вещи были раскиданы, кровать вспорота, ящики гардероба валялись на полу. Толстый бежевый ковер был усыпан бельем. В углу валялась помятая коробка, в которой я хранила старые вещи. Я кинулась, было, собрать мамины фотографии, но тут же остановилась. Лучше ничего не трогать.

Я бессильно опустилась на ковер и прислонилась спиной к изножью кровати: неужели все начиналось заново?

9. 9

6 лет назад

Я вернулась из Центральной тюрьмы уже затемно. Долго стояла над раковиной в тесной, пахнущей плесенью ванной, намыливала руки. Смотрела на себя в мутное зеркало с черными разводами под стеклом. Ничего не изменилось: тот же нос, те же глаза. Те же губы. Красивые, рельефные, яркие. Мне всегда нравились мои губы. Мамины. А она была красавицей. Теперь эти губы казались удивительно порочными. Я будто смотрела на них глазами мужчин и представляла, как они обхватывают налитый член. «Рабочие» — именно так сказала бы Дарка. И поржала бы, сопровождая слова недвусмысленным жестом. Она никогда не скупилась на жесты. Впрочем, как и на слова. Смелая прожженная девица. Я ей немного завидовала. Как завидует чужой смелости человек, полный наносных условностей.