Любовь после смерти. Истории о вампирах - стр. 11
Ее голова упала назад, но она протянула свои руки, как будто хотела меня удержать. Резкий разгневанный ветер разбил окно и ворвался в комнату; последний лепесток белой розы трепетал, как крыло на краю стебля; потом он оторвался и вылетел в окно, унеся с собой душу Кларимонды. Лампа погасла, и я упал без чувств на грудь прекрасной покойницы.
Когда я пришел в себя, я лежал на постели в моей маленькой комнате священника, и старая собака прежнего кюре лизала мою руку, вытянутую на одеяле. Барбара хозяйничала в комнате, со старческой дрожью в теле, открывая и закрывая ящики или перемешивая порошки в стаканах. Увидев мои открытые глаза, старуха издала крик радости, собака взвизгнула и замахала хвостом; но я был так слаб, что не мог произнести ни слова, сделать ни одного движения. Эти три дня можно вычесть из моей жизни; я не знаю, где мой дух витал в течение этого времени; я не сохранил об этом воспоминаний. Барбара сказала мне, что тот самый человек с лицом цвета меди, который сопровождал меня и пришел за мной в ночной час, доставил меня потом утром в закрытой повозке и немедленно уехал. Как только у меня появилась возможность обдумать пережитое, я сразу стал вспоминать все перипетии этой роковой ночи. Сначала я решил, что был игрушкой волшебной иллюзии; но реальные и ощутимые обстоятельства разрушили это предположение. Я не мог поверить, что это был сон, потому что Барбара видела человека на двух черных лошадях, она точно его описала. Однако никто не знал замка в окрестностях, который бы совпал с описанием замка, где я нашел Кларимонду.
Однажды утром я увидел входящего аббата Серапиона. Барбара сообщила ему, что я болел, и он в спешке прибежал. Хотя создавалось впечатление, что он испытывал интерес к моей персоне, его визит не принес мне удовольствия, которое она стремилась мне доставить. Во взгляде аббата Серапиона было что-то пронизывающее и инквизиторское, что меня сконфузило. Я себя чувствовал смущенным и виноватым перед ним. С самого начала он открыл мои внутренние сомнения, и я был удивлен этой проницательностью.
Он стал меня спрашивать о моем здоровье лицемерно-сладким тоном, остановив на мне два желтых львиных глаза, он углублялся, как зондом, в глубину моей души. Потом он меня о чем-то спросил в том же духе, как идет мое лечение, и нравится ли мне, как я провожу время, которое министерство дало мне для досуга, сделал ли я какие-то знакомства среди местных жителей, какие у меня любимые книги и о тысяче других аналогичных деталей. Я отвечал на все как можно короче, и он сам, без внимания к тому, чем я закончу, перешел к другим вещам. Этот разговор, очевидно, не имел никакого отношения к тому, что он хотел сказать. Потом, без каких-либо приготовлений, как об истории, которую он на мгновение вспомнил и боялся вдруг забыть, он мне сказал ясным и дрожащим голосом, звучащим в моем ухе, как труба последнего суда: