Любовь под наркозом - стр. 14
– Нет. У меня бабушка только. Да я сама справлюсь, а за препараты….поняла. Подругу помочь попрошу.
– Хорошо. Разберемся. Значит так, Ромашкина, ногу беречь. Не мочить. Не наступать пока. Костыли тебе выдадут. Ходить осторожно, не падать, а то сустав второй раз я точно собирать тебе не стану.
Климнюк говорит жестко, без всяких там церемоний, и я только успеваю запоминать, что меня теперь ждет.
Поджимаю губы. Становиться до невозможности стыдно и еще неловко. Кажется, я припоминаю, что без умолку просто говорила во время операции. Это никому не нравилось. Вот блин.
Судя по недовольному тону моего врача, Геннадий Петрович тоже это помнит.
– Скажите, когда я смогу вернуться к тренировкам? Когда вы выпишете меня?
– Не так быстро, Ромашкина. Дай время ране зажить, потом рентген назначу. Месяц точно. Хочу увидеть, как будет кость срастаться.
– Что? Какой еще месяц?! Вы что, у меня же поступление, у меня планы, балет…
Сердце пропускает пару ударов. Я не могу так долго ждать. Просто не могу.
– У тебя два перелома со смещением. Связки тоже повреждены. Вручную вчера с Семеровым собирали твой сустав, как пазл. Травма тяжелая. Сразу скажу.
– Боже, нет…
Слезы подступают к глазам. Звучит как приговор для меня, но я не верю. Все заживет. Я восстановлюсь. Я же балериной хочу стать. Очень.
– Так, давай, ногу показывай.
Тон Геннадия Петровича очень строгий. Ему явно не до сантиментов, и уж точно не до моего балета.
Быстро вытираю слезы ладонями. Что-то я раскисла. Надо собраться и побыстрее.
Медленно опускаю одеяло и вижу, что я голая. Совсем голая! Накидка сползла до самой талии, а трусов на мне нет.
Мои глаза, наверное, по пять копеек становятся. Сердце ускоряет ритм. Вцепляюсь в это одеяло пальцами намертво, и смотрю на врача.
– Нет, мне полностью не надо одеяло снимать. Подними, чтобы доступ был к лодыжке.
Сглатываю, чувствуя невероятное облегчение.
Медленно тянусь к одеялу, и с помощью Геннадия Петровича открываю вид на перебинтованную ногу. Она в какой-то гипсовой лангете до колена, и туго перемотана белыми бинтами, из которых торчат трубки дренажей. Кое-где кровь проступила уже. Что там под повязками этими, даже представить страшно.
Замираю, когда хирург надевает перчатки, берет ножницы и начинает срезать бинты.
Делает это очень быстро, хватко, и без особых церемоний.
– Ай, ай!
– Так, а ну не дергайся. Что ты, как маленькая.
К глазам подступают слезы от его тона, но это ерунда по сравнению тем, что предстает моему взору. Не могу сдержать всхлипа, когда врач снимает все бинты, и я вижу свою горемычную лодыжку.