Любовь и пустота. Мистический любовный роман - стр. 28
Любимый Ванечка, ты ничего не знаешь, а ведь месяц назад у нас с тобой родился сын. Я назвала его в честь тебя Иваном. Думала, что если так и не смогу тебя найти, то у меня будет свой Ванюша. Конечно, он еще маленький, но мне уже сейчас кажется, что он похож на тебя: у него твой прямой нос и лицо твое.
Я пишу эти строки и плачу. Приезжай, посмотри на сынульку. Он такой хороший, родненький. Может быть, увидишь его – и вспомнишь нашу с тобой любовь и никуда от нас с Ваняткой больше не уедешь…
Буду ждать и…»
Дальше было неразборчиво – судя по всему, пара капель слез была тому виной. Но все-таки я смогла прочитать подпись:
«Твоя лапочка-Света».
Помню, что от слова «лапочка» я никак не могла оторвать взгляд: мне казалось, что взрослые женщины, которые выросли настолько, что рожают детей, так не подписываются. Ах, я тогда еще не знала жизни!
Входная дверь скрипнула. Я вздрогнула. Еще не хватало, чтобы меня кто-нибудь застал за чтением чужого письма! Но, слава богу, никого не было, это просто ветер. Просто сквозняк. Пустота… Быстро сложив письмо пополам, я всунула его в конверт и опустила в карман. На репетицию хора идти больше не хотелось, и я развернулась и направилась домой.
Был конец мая. В воздухе пахло дождем и мокрой землей, а откуда-то издалека доносился запах сирени. Наверное, это какой-то ранний сорт, ведь сиреневый куст, растущий в нашем палисаднике, еще не зацвел. Сирень – это предвестник лета. Когда я чувствую ее благоухание, я знаю, что тепло неизбежно, и это прекрасно. Впереди был июнь с Аней. Без Ивана! Теперь-то уж сестра должна понять, кого представляет собой этот культурный работник! Будет трудно, но она обязательно восстановится от удара. Возможно, то чувство, которое она к нему испытывает, еще не любовь. Все-таки не может, не может происходящее в клубном дворе оказаться тем высоким чувством, которое воспевают поэты…
Я ждала, что Аня будет поздно. Но, к моему удивлению, долго ждать в тот день ее не пришлось.
– Что-то я себя почувствовала дурно, – сказала она и рухнула на нашу старенькую тахту. – Пришлось уйти с середины репетиции.
На ней не было лица. Я принесла подушку, накрыла ее одеялом и только потом поцеловала в лоб – так, как раньше это делала бабушка. Странно, но мои губы не почувствовали жара.
– Температуры у тебя нет, – сообщила я ей. – Может быть, ты просто устала?
– Может, и так, – покорно согласилась моя старшая сестра.
Весь вечер я кружилась вокруг нее. Она попросила попить – я сделала чай с малиновым вареньем, чудом уцелевшим до мая. Она спросила, нет ли чего поесть. И я побежала варить картошку. Она поела и сказала, что грустно лежать одной – и я устроилась на тахте у нее в ногах. Моя сестра болела, но – странное дело! – я поймала себя на мысли, что была абсолютно счастлива: ведь сейчас, на этой тахте, Анька принадлежала только мне, а не какому-то клубному молодцу. Она была моей, и я никому ее не собиралась уступать.