Любовь и оружие - стр. 11
– Ага! И что тогда?
– Тогда? – в глазах Фанфуллы отразилось изумление. Ему-то казалось, что ответ предельно ясен. – Тогда обратятся в прах наши надежды… надежды всех достойных людей Баббьяно. Но вот наш приятель-шут ведет за собой почтенного монаха.
Фра Доминико, которого нарекли этим именем в честь святого покровителя ордена, с важным видом подошел к Фанфулле и поклонился, выставив на обозрение желтую тонзуру.
– Вы можете врачевать? – осведомился Фанфулла.
– Имею некоторый опыт, ваше сиятельство.
– Тогда осмотрите раны этого господина.
– О? Бог мой! Вы, значит, ранены?
Он повернулся к графу, который, предупреждая новые вопросы, обнажил левое плечо.
– Рана одна, святой отец.
Толстый монах начал было опускаться на колени, чтобы получше осмотреть рану, но Франческо, поняв, каких усилий требует от толстяка это телодвижение, поднялся сам.
– Рана не так уж тяжела, чтобы я не мог стоять.
После осмотра монах признал, что опасности для жизни нет, но рана будет довольно долго досаждать доброму господину. На просьбу перевязать его фра Доминико развел руками – под рукой не было ни целебной мази, ни белой материи. Но Фанфулла заявил, что все необходимое они могут получить в монастыре в Аскуаспарте, и предложил сопроводить его туда и обратно.
На том и порешили. Монах и Фанфулла отправились в путь, оставив графа в компании шута, усевшегося на землю по-турецки.
– Кто твой господин, шут? – поинтересовался граф.
– Есть, конечно, человек, который кормит и одевает меня, но истинный мой господин – дурость.
– А зачем же этот человек дает тебе еду и одежду?
– Я притворяюсь большим дураком, чем он сам, и по сравнению со мной он кажется себе мудрым, что льстит его самолюбию. Опять же, я куда уродливее, чем он, а посему он мнит себя эталоном красоты.
– Глупо, не правда ли? – улыбнулся граф.
– Да уж не глупее того, что граф Акуильский лежит на земле с раной в плече и беседует с дураком.
Улыбка Франческо стала шире.
– Благодари бога, что Фанфулла ушел, а не то эти слова стали бы для тебя последними. Ибо приятная наружность Фанфуллы обманчива – в душе он кровожадное чудовище. Со мной же все иначе. По натуре я человек очень мягкий, как ты, должно быть, слышал, добрый шут. Но постарайся поскорей забыть мое имя и нашу встречу, если не хочешь прямиком отправиться в ад, ибо в раю шуты не требуются.
– Мой господин, простите меня. Я буду повиноваться вам во всем.
Но тут из-за кустов до них донесся женский голос, звонкий и мелодичный.
– Пеппино! Пеппино!
Шут вскочил.
– Меня зовет госпожа.
– Значит, госпожа у тебя все-таки есть, хотя господин твой – дурость, – рассмеялся граф. – Хотел бы я лицезреть ту даму, которой ты имеешь честь принадлежать, мессер Пеппино.