Любовь и небо. Книга 1 - стр. 26
Свадьбу справили по-семейному скромно. Но был приглашён со своей женой и неразлучной гармонью Иван Алексеевич Пугаев, их общий знакомый сталевар Охрименко, – вот и все гости.
После свадьбы Маша ушла жить на казённую квартиру, а через год молодая чета укатила в бухту Провидения – самую удалённую точку страны на востоке. Поехали, как говорили соседи, «за длинным рублём».
Отец попрежнему работал в мартеновском цехе на завалочной машине. Я побывал у него на работе, и он показал мне место под плавильной печью, где во время войны удавалось поспать три – четыре часа между сменами. Дома он разговаривал редко и только по делу, горькую пил по праздникам и в получку, но уж если шлея попадала под хвост, то загуливал на три дня кряду. И тогда его словно прорывало. Говорил без умолку, ругался, не стесняясь в выражениях, сыпал обвинения направо и налево в пьяном бреду, и в этом потоке словоизвержений невозможно было понять, где правда, а где ложь.
Чтобы как-то охладить его пыл, я его связывал, и он безропотно подчинялся. И только будучи уже спеленатым, возмущался и обзывал нас фашистами.
Наутро отец трезвел, виновато прятал глаза и снова шёл на работу, задумчивый и молчаливый.
В шестом классе произошли два знаменательных события, повлиявших на мою судьбу. Одно из них позорное, о котором я признаюсь впервые. Дело в том, что, продолжая читать запоем, я всё чаще стал посещать книжные магазины и приобретать дефицитные издания. Денег, конечно, не хватало, и однажды, увидев на прилавке «Тысячу и одну ночь», я спёр с верёвки чьи-то кальсоны и нижнюю рубаху и загнал их на барахолке за тридцатку. Вечером мать плевалась и ругалась, «что б у них руки отсохли», кляня ворьё, которое уже и исподним не брезгует. Оказалось, что бельё во дворе было отцовым. У меня хватило сообразительности на её гневную тираду ответить дипломатичным возмущением, составленным из междометий, но книга восточных сказок в золотом переплёте стала украшением будущей личной библиотеки.
Другим увлечением стал авиамодельный кружок. Втянул в него мой однокашник Витька Корепанов. Кружок работал в заводском Дворце культуры. Занимались мы в нём всю зиму. Ни одной модели не построили, но лексикон мой обогатился такими завораживающими словами, что дух захватывало: нервюры, стрингеры, элероны, даже штопор. Кружок по непонятным причинам развалился, и я немедленно перебрался в драматический и танцевальный. Дела и здесь пошли неплохо. Я даже прочитал со сцены стихотворение « Рассказ танкиста», но на этом артистическую карьеру пришлось завершить, поскольку меня прилично отлупили кэбээсовцы и пообещали ещё, если я приду в другой раз. Слово своё держать они умели, и я решил не искушать судьбу. Кроме того, интересы другого порядка стали заполнять пустующую нишу моего сознания.