Любовь и другие диссонансы - стр. 24
Пока что мои записи довольно печальны, но будут и другие. Я вырвала и выбросила лист с одной историей, но о ней после… Это, наверное, та самая личная история, которую учит стирать Кастанеда.
Я очень хорошо помню тот день, когда вдруг осознала, что обижаю людей. Несколько последующих недель превратились у меня в сплошное «прощеное воскресенье» – я звонила, назначала встречи, ловила взгляды и просила прощения. Никогда не понимала смысла исповеди в том виде, как она существует сейчас; если мне отпустит грехи посторонний человек, это ничего не даст, прощения надо просить, глядя в глаза. И меня до слез трогало то, что меня прощали.
И еще. Я прощаю любимым людям то, что не могу простить себе. И недавно мне стало страшно. Понимаю, бывает всякое, какой-то один поступок не характеризует личность человека в целом и не изменит мое о нем мнение, но любить его так, как раньше – я больше не смогу. Во мне появится еще один кристаллик льда, из которых потом можно будет сложить слово ВЕЧНОСТЬ.
Пусть то, что умерло, остается мертвым, но я надеюсь, что «прах, в прах возвратившись», даст плодородную почву живущему ныне…
Шум дождя… Шум дождя… Что за глупость вертится в голове. Иногда надо всем довлеет полная ерунда, наподобие навязчивой идеи о брошенном на тебя мимолетном взгляде, или того хуже – о покупке новой сумки. Анна стремительно шла по Тверской, свернув на нее из своего переулка. Все самое новое и лучшее в Москве начиналось с Тверской. Когда-то по ней отправлялись в путь первые дилижансы, потом – первая конка-вагон. А в конце девятнадцатого века по Тверской был пущен первый московский трамвай. И люди несказанно радовались каждому подобному событию. Сегодня, когда город уже ничем не удивишь, ни новой информацией, ни количеством развлекательных мероприятий, все реже встречаются на лицах улыбки, а если и встречаются, то с оттенком грусти.
Тверская, как всегда, была оживленной. Дыхание большого города ощущается даже в выходной – в походке людей, в том, как движутся, тесня друг друга, машины. Каждый пытается быть первым, словно несется по беговой дорожке. Анна помнила, что вышла купить хлеба и круассаны для Сергея. Но она уже давно прошла кондитерскую, а потом и еще одну.
Куда направлялась – она и сама не знала. Просто бесцельно подчинилась общему движению. Как в музыке. Только там все определяет мелодия и заданная тональность. А здесь она шла, почти бежала, совершенно чужая происходящему вокруг. И чем быстрее шла, тем легче ей становилось. Легче… Антонимы. Легко – тяжело. Холодно – горячо. Во всем заложена двойственность, или, как модно говорить, дуализм. И одно предполагает наличие другого: если есть одиночество, должна быть и любовь. Иначе невозможно.