Любимый жеребенок дома Маниахов - стр. 23

Тут несколько человек попытались возмутиться и сказать, что пророк был одновременно и богом, и еще многое сказать, но Никетас успокоил их взмахом руки и скрипучим голосом добавил:

– Если хотите по-другому, то шесть тысяч двести сорок четвертый со дня Сотворения мира.

Люди, владеющие цифрами, все-таки раздражают. Мне, например, неприятно сознавать, что мира когда-то не было, но я продолжал:

– А что делать тем, у кого совсем другие боги и чей мир создан кем-то еще?

– То есть как это – кем-то еще… Да тут возможен только один ответ… – загудели голоса.

– Я к тому, что в империи Чинь сейчас совсем другой год, – остановил их я.

– Вы еще скажите, что у сарокинос сейчас всего-навсего сто тридцать четвертый год, – крикнул кто-то. – Они еще маленькие. Но уже успели столько натворить…

– А в империи Чинь сейчас десятый год Эры Небесной Драгоценности, – сказал я. – А до того двадцать девять лет была Эра Открытости, если я правильно перевожу. И другого счета лет они не знают. Но это не мешает им быть самой большой и сильной империей мира.

– Это что, они начинают считать время заново с каждым императором? – спросил Прокопиус.

– Хуже, – сказал я. – Это все тот же император. Просто он решил, что страна и мир изменились, и пора менять эпоху. И принял новый девиз своего правления.

– Отлично, – отозвался Андреас. – Хороший обычай, сомнений нет. Интересно, как бы он назвал наше время сейчас и здесь, в Риме.

– Эра победы при Акроиноне, – зазвучали голоса. – Эра возрожденной надежды. Или возрожденной гордости.

Андреас поднялся во весь свой долговязый рост и выставил одну тощую ногу вперед.

– И где теперь, о проклятые, – провозгласил он, – ваши сияющие ряды стрел, где мелодичные аккорды тетив? Где блеск ваших мечей и копий, ваши нагрудники и шлемы, кривые мечи и затемненные щиты? И где корабли, которые вздымались высоко, как кедровые гробы из Ливана?

– О, Андреас! О, удивительный! – завопили безжалостные подростки. «Мы – зеленые!» – пискнул вдобавок кто-то из темноты.

– Это не я, – скромно признался Андреас. Лицо его в свете лампы казалось особо изможденным – кто бы мог подумать, что только что он слопал немаленький горшок горячего мяса с чесноком, вычистив его с помощью круглого хлеба до блеска. И это не говоря о крупных золотистых оливках без счета, с боками, блестящими от масла. «Да-да, отомсти за вчерашнее, несчастный, пусть они там глодают пальцы в своем монастыре», – говорил ему при этом Никетас, скорбно качая головой и поглощая свой куда более скромный ужин. Но сейчас доброта его кончилась.