Лунная Ведьма, Король-Паук - стр. 2
Ноги у нее удлиняются, но по-прежнему как две палки; голова растет, но грудь всё так же плоская, как земля; кажется, вот-вот – и по возрасту она уже выйдет наружу, только никто не озабочен подсчетом ее лет. Хотя отмечают каждое лето, метят гневом и горем. Они, то есть ее братья, вот так отмечают, стало быть, ее рождение, да. В эту пору находит на них тучей хмарь и злобность лютая – по ее, стало быть, вине.
И вот она сидит – губы сжаты твердо, аж добела, прямо как костяшки ее стиснутых кулаков, а на лице решимость под стать думам. Мол, всё, решено, она сбежит, выползет из этой дыры и рванет так, что не сдержать и не угнаться. Будет бежать без конца, отпадут ступни – побежит на щиколотках, отпадут щиколотки – будет бежать на коленях, а сотрутся колени, так и ползком, но бежать, нестись, мчаться. Так, наверно, бежит младенец к матери – к мертвой матери, не прожившей достаточно, чтобы дать имя дочери.
При утлом свете, сочащемся и выходящем через дыры, она может считать дни. По запаху коровьего навоза она может сказать, что один брат сейчас возделывает землю и сажает зерно, а значит, сейчас либо арб, либо гидада[2], девятый или десятый день луны в Камсе[3]. Оглядевшись, она видит большой лист, на который вчера вечером сыпанули горку каши – один из двух раз в лунную четверть, когда ей дают поесть. Припоминают. Большую часть времени ее просто бросают голодать; так, разок-другой вспомнят среди ночи, да и отмахнутся – всё равно уж поздно, может, какой дух насытит ее во сне.
Вот она, эта девочка, вбирает все в себя и слышит. Через перебранку братьев о том, когда сажать просо, а когда давать земле передых, она учится различать времена года. Дни дождей и засухи рассказывают ей всё остальное. Иной раз ее просто вытягивают из термитника на притороченной к ошейнику веревке, приматывают к сохе и волочат по полю, крича, чтобы она руками вспахивала коровье, козье, свиное и оленье дерьмо. Вгрызайся в грязь да смешивай тщательней, чтобы выросла та самая еда, которой ты не заслуживаешь! Стигматы вины с рождения на спине твоей, и перед тремя своими братьями ты в вечном, неоплатном долгу.
Вот они, те ребятки, ее братья. Двое большеньких хохочут, а младший взволнованно орет. Старшие стоят в чем мать родила; из одежды лишь желто-красно-синие наколенники и налокотники из соломы, да еще щитки на кистях рук. На головах шлемы вроде соломенных клеток, желтые с зеленым. Девочка вылезает из своей печи, чтобы за ними понаблюдать. Старший из братьев крутит палку, длиннющую. Крутит-вертит и при этом подпрыгивает как в танце. Затем начинает кружиться, подскакивает и вдруг замахивается палкой прямо на шею среднего брата.