Лучший из лучших - стр. 24
Солнце висело над головой, испепеляя дно шахты. Воздух дрожал от зноя, горячая почва жгла ноги сквозь кожаные подошвы ботинок. Зуга почувствовал, что задыхается, не в силах выдержать здесь ни секунды, ему невыносимо захотелось выскочить из этой проклятой ямы наверх, туда, где воздух чист и прохладен.
Откуда-то из закоулков души на Зугу нахлынули волны паники, и он отчаянно пытался взять себя в руки. Он в жизни не ведал страха: не моргнув глазом встречал атаку раненого слона, ходил врукопашную в Индии и во время диких пограничных стычек возле Кейптауна, но теперь почти физически чувствовал бесплодность выжженной земли под ногами – эта голая почва в конце концов разорит его, уничтожит мечту, ради которой он жил все эти годы.
Неужели все кончится здесь, в душной, похожей на ад яме?
Зуга сделал глубокий вдох, на секунду задержав дыхание, чтобы справиться со слепой паникой, и волны ужаса постепенно утихли, оставив его слабым и дрожащим, словно после жестокого приступа малярии.
Он опустился на колено, просеял сквозь пальцы пригоршню желтой почвы и посмотрел на оставшиеся в ладони тусклые камешки. Уронил их на землю и отряхнул ладонь об штаны. С паникой он справился, но куда деваться от ужасающего ощущения безысходности, от усталости, которая лишала сил? Зуга с трудом вылез по раскачивающейся лесенке и, волоча ноги, побрел обратно к поселку, а вокруг все дрожало и расплывалось в знойном мареве.
– Папа! Папочка! – Звонкий детский голос прорезался сквозь гвалт толпы.
Узнав серебристый голосок сына, Зуга вскинул голову. На душе посветлело.
По разбитой колеями дороге со всех ног мчался Джордан.
– Папа! Мы искали тебя всю ночь и весь день! – Золотистое облако кудряшек рассыпалось вокруг искаженного страхом лица.
– Джордан, что стряслось? – Зуга бросился навстречу мальчику, встревоженный его смятением.
Сын обхватил отца обеими руками, уткнулся лицом ему в живот, дрожа всем телом, как испуганный зверек.
– Мама! – глухо сказал Джордан. – Что-то случилось с мамой! Что-то очень плохое…
Забытье тифозной лихорадки накатывало на Алетту горячим серым туманом, где растворялась реальность, наполняя сознание призраками, которые неожиданно рассеивались, но не было сил приподняться, все чувства обострялись до предела: прикосновение мокрой ткани к горящему лицу становилось невыносимым, вес одежды не давал дышать.
Обостренное зрение замечало мельчайшие детали, будто Алетта рассматривала мир сквозь увеличительное стекло: реснички на прелестных зеленых глазах склонившегося над ней Джордана, поры на матовой коже его щек, совершенный изгиб губ, дрожащих от страха и беспокойства. Алетта не могла налюбоваться на сына, но в ушах снова раздавался оглушительный звон, ненаглядное лицо удалялось, исчезая на дне узкого глубокого туннеля. Она отчаянно цеплялась за видение, однако оно начинало вращаться перед глазами – сначала медленно, как колесо телеги, затем все быстрее, и, точно сорванный ураганом листок, Алетта падала во влажную темноту.