Лучшие годы жизни. Под сводами высокой лжи - стр. 23
Всё, что было в жизни Юрия до прихода на работу, обернулось мимолётным видением. Теперь пришло горькое пробуждение. Пришло навеки. Наступила серая явь. Сухая рутина. Существование в кольце бесконечного хождения с работы и на работу. Нелепое прозябание в однообразном ритме конторских дел ради нескольких свободных часов вечером. В тоннеле размеренного и тоскливого существования, обещавшего оставаться таковым до конца дней, единственным источником света оставались студенческие годы, может, также пара-тройка последних школьных лет, но этот свет шёл из-за спины. Об этих годах можно было вспоминать. Их можно было ставить перед собой и стремиться к ним, если бы они ожидали в будущем, а не лежали в недосягаемом прошлом. И эта память, выставленная Юрием вперёд, как маяк, оживляя новоиспечённого клерка, одновременно с тем медленно уничтожала его.
– Юрка, послушай меня, – говорил ему отец, – жить прошлым нельзя. Никак нельзя. Мечты о прошлом – это слёзы. А слёзы не помогают в жизни.
– Но мне так плохо, пап, невыносимо плохо. Я думал, что жизнь… дана для того, чтобы жить, чтобы успевать думать, успевать творить… А тут…
– Разве ты не успеваешь думать? Что мешает тебе? – спрашивал Николай Петрович.
– Как только я начинаю думать, я понимаю, что я не живу. Это не жизнь. Это убивание жизни.
– Ты хочешь сказать, что я, дотянув до пятидесяти с лишком лет, вовсе не жил? Я вкалывал, между прочим, как вол, чтобы ты мог получить что-то…
Николай Петрович нахмурился, не зная, как ответить сыну. Юра похлопал его по руке.
– Должно быть, у тебя другое отношение к жизни, пап, – предположил он. – Тебе нравится быть начальником?
– Да, нравится. И тебе понравится, когда подтянешься по служебной лестнице, – убеждённо сказал отец. – Всему своё время.
– Нужно ли мне это время, пап? Нужно ли вообще это всё? – Юра был грустен. – Мне бы куда-нибудь в тайгу податься, жить там, промышлять охотой, приносить в дом мясо, есть, спать, просыпаться с первыми лучами солнца.
– Жить там? Почему-то людям кажется, что жизнь где-то там непременно лучше, чем здесь.
– Я не сказал, что лучше. Я сказал, по-другому.
– Ты полагаешь, что жить жизнью таёжного охотника так просто? – спросил отец.
– Физически, конечно труднее, а в остальном…
– И ты мог бы жить животной жизнью? – перебил отец.
– А разве мы не животную жизнь ведём? Разве наши одежды делают нас людьми? Мы так же жрём и срём, как первобытные люди… Я вот что вдруг понял: они – дикари то есть – жили и живут трудно, очень трудно, всегда трудно. Ни о каких удобствах нет речи. Жизнь их – непрерывная борьба за существование. Всё так. Но им легче, чем нам, ведь у них же нет никаких «высоких» целей – только жить. А мы мечтаем о свободном времени, об отдыхе, о развлечениях. Мы боремся не столько за жизнь, сколько за всякие блага, мыслимые и немыслимые. Это величайший самообман. Мы путаем глубинную суть жизни с этими благами, подменяем одно другим. Но если мне не нужны эти блага? Я не нуждаюсь ни в каких казино, ресторанах, огромных суммах денег. Мне нужно время, чтобы сидеть на природе и дышать свежим воздухом. Мне нужно время, чтобы сочинять. Мне нужно время, чтобы заниматься любовью. Да, хочется, чтобы вокруг всё было красиво, изыскано, может быть, даже шикарно. Но разве шикарный отель более великолепен, чем вершины Алтая? Они тоже шикарны, но по-другому. Неужели следует продавать всю свою жизнь за деньги, чтобы однажды – когда-нибудь потом! – можно было потратить эти деньги на дорогой отель? Разве ты не согласен, что это нелепость? Ты только вникни в это: зарабатывать «на жизнь». Но где же сама жизнь? В зарабатывании денег? В гонке за материальным благополучием? Я не понимаю такого расклада, отказываюсь понимать. Жизнь должна быть качественной ежесекундно. Не знаю, как это объяснить… Но если процесс зарабатывания превращается в смысл жизни, то уж прости меня, но жить тогда не стоит вообще…