Лучшее время - стр. 33
– Зачем тогда усугублять и без того дерьмовый расклад?
– Да я так больше не могу! – глухо провыла она, загнав этот вой куда-то внутрь, точно она стеснялась. – Я устала – и бояться, и бороться. За него – всю жизнь борюсь за него! За сына, за эту пропащую жизнь. Я устала быть скромной нищей интеллигенткой, я устала пытаться превратить в дом эту засранную коммуналку, где мне не дают спать в пять утра и расписывают матюками мою дверь. Знаешь, что страшнее всего? Возвращаться туда после работы. Потому что это такое стремительное падение. В садике – репетиции сказок, синички и стрекозы на стенах, песенки про ёжика резинового… и-ик!… в шляпке малиновой… – она втянула носом воздух. – А потом – обратно в этот ад!
Рот её искривился, она поспешно схватила чашку, сделала огромный глоток, поперхнулась.
– Знаешь, – прокашлявшись, повернулась она ко мне; в её расширенных глазах блестели слезы, – что меня больше всего страшит? Приходит группа на пение – 15 малышей, все хорошенькие, как куколки, а у меня каждый раз промелькнет мысль – а кого из них ждет такая же судьба? Ведь она кого-то подстерегает. Кто окажется на дне? И мне всегда кажется, что это будет мой сын.
И я думаю – зачем это всё? Зачем стараться, если в этом поганом мире все равно все испоганят и испохабят? Зачем учить детей доброму и хорошему, когда уже через несколько лет они поймут насколько добрый и хороший человек слаб, и насколько сильны все остальные.
Она вскинула голову, грустно посмотрела на меня:
– Лучшие люди в мире – это те, кому от трёх до шести. Будь моя воля, я б остальных в глаза не видела.
– Твой сын тоже однажды вырастет.
– Этого я и боюсь, – невесело хохотнула она.
– А что твой муж?
Она отмахнулась.
– Ты тоже сейчас скажешь, что я во всем обвиняю других.
– И в чем же он виноват?
– Он хороший. В плохом смысле слова. Мне его не в чем упрекнуть. А у него куча поводов.
У него есть своя теория для поддержания душевного спокойствия – не изменять принципам, честно трудиться, терпеть и принимать все, как есть. Правда, из этого последнего принципа у него есть исключение, и это – я. О боже, как я хочу, чтобы какие-нибудь друзья однажды затащили его в эту забегаловку, чтоб он увидел меня!
– Настоящую?
– То, что от неё осталось.
– А потом, когда выступление заканчивается, тебя настигает секира совести, и ты бежишь домой сквозь метель по льду и готова провалиться от стыда на этом самом месте?
– Не всегда, – буркнула Марго. – Только когда мне кажется, что Лёха прав.
– Откуда ж мне было знать про ваши страсти!
– А петь мне нужно, – добавила она, помолчав. – Чтобы сохранить эти остатки себя. Это единственная возможность хоть немного украсть той жизни, которой я никогда, наверное, уже не буду жить. Он говорит, что я гоняюсь за красивой жизнью. Другие говорят… А хоть бы и так! Почему нельзя? Я, что, приговорена ко всему этому?! – она повысила голос и тут же замолчала, покосившись на пересчитывающую бокалы Катю. Скривила невеселую мину – А может, получится кого-нибудь подцепить! Кого-нибудь чуть менее требовательного и чуть менее нищего. А что? Лёхе моему я все равно нафиг не сдалась. Вдруг получится? Что мне терять?