Лошади с крыльями - стр. 48
– Пах.
– Не так.
Он забрал у нее туфлю. Отошел на несколько метров. Стал медленно поднимать, целя в Наташу. И она вдруг неприятно поверила, что в руке у него не туфля, а пистолет. На нее наведено черное отверстие дула, ведущее в вечность, как зрачок. И она вся зависит от этого черного отверстия.
– Я боюсь, – сказала Наташа.
– Ага, – удовлетворенно сказал он. – Поняла?
– Поняла.
– Давай.
Наташа взяла туфлю, отошла на несколько метров. Вытянула руку. Прицелилась, провела глазами одну линию между носком туфли и грудью Мансурова. Сосредоточилась. Ощутила жуть и сладость преступления. Ступила за предел.
– Пах!
Мансуров вздрогнул. Стал медленно оседать.
По другой стороне улицы шла патлатая компания. Они остановились и стали смотреть.
Мансуров осел на колени. Согнулся. Положил лицо в ладони. Он плакал, провожая жизнь.
Она стояла в смятении. В голове пронеслось: господи, какое счастье, что это ночь. Тепло. Что он дурачится. Мальчишка… А ведь могло так и быть. С кем-то когда-то именно так и было: лицо в ладонях, пуля в груди, и больше никогда… никогда…
– Не надо, – тихо попросила Наташа.
Он встал, подошел к ней. Они обнялись – так, будто миновали вечную разлуку.
– Ты меня любишь? – серьезно спросил он.
«Очень», – ответила она про себя.
– И я очень, – сказал он вслух. И они пошли обнявшись. Еще ближе, чем прежде. А патлатая компания забренчала и завопила в ночи, и не особенно бездарно. Даже ничего.
Мансуров спросил о чем-то. Она не ответила. Почувствовала, что не в состоянии ни слушать, ни говорить. Устала. Устала от счастья, и от сострадания, и от того, что перемешала на банкете несколько сортов вин. Одно наложилось на другое: сухое на крепленое, счастье на сострадание.
– Ты почему не отвечаешь?
– Я устала.
Он остановился. Как будто видел перед собой опасность.
– Ты что? – Наташа тоже остановилась.
Он молчал.
– Ну что?
– Будь прокляты эти выставки и премии, если ты от них так устаешь.
Володя сказал бы: «Ничего, отдохнешь… Главное – ты победила».
Маргошка сказала бы: «Нечего было хохотать и напиваться».
– …Ты понимаешь, Алка, меня уже лет, наверное, десять никто не спрашивает: «Как ты себя чувствуешь? Что у тебя на душе?» Меня спрашивают: «Как ваши успехи? Как ваша дочь?» Да. Мои успехи. Моя дочь. Но у меня есть руки. Ноги. Морщины, в конце концов.
– Но мы же действительно не можем без своих успехов и без своих детей.
– Я сама разберусь: без чего я могу, а без чего не могу. Но мне надо, чтобы кто-то по-настоящему огорчился оттого, что я устала. Не искал причины: почему я устала и кто в этом виноват. А сам устал вместе со мной. Понимаешь?