Лорд Джим - стр. 50
Второй рулевой был гораздо старше. Полинялый голубой платок, хитроумно завязанный, обхватывал седеющую косматую голову, во впадинах усохшего лица залегли мрачные тени, смуглая кожа казалась еще темнее от бесчисленных морщин. Часто моргая терпеливыми глазами, он объяснил: судно постигла беда, и он это видел, но приказа отойти от штурвала не было. Он такого приказа не помнит. Тогда с чего бы он вдруг ушел с места? Отвечая на следующий вопрос, рулевой выпятил узкую грудь и заявил: тогда ему даже в голову не пришло, будто белые люди собираются покинуть корабль только из страха смерти. Он и сейчас в это не верит. Должны быть какие-то другие причины – тайные. С видом человека, который знает, что говорит, он качнул старой головой. Да, вот так-то! Тайные причины. Опыта ему не занимать, и да будет туану, то есть господину, известно (рулевой кивком указал на Брайерли, который не поднял головы), что за долгие годы служения белым людям на море он много чего узнал. Тут он с дрожью волнения излил на наши зачарованные головы целый поток имен: фамилии давно умерших шкиперов, названия забытых кораблей. Одни казались знакомыми, а другие звучали странно, как будто их исказила рука бесчувственного времени. Наконец рулевого прервали. В зале суда по меньшей мере на минуту воцарилась тишина, которая затем плавно перешла в глубокий ропот. Этот эпизод сделался сенсацией второго дня слушаний. Все присутствовавшие были под впечатлением – кроме Джима. Тот угрюмо сидел на краю первой скамьи и даже ни разу не взглянул на удивительного свидетеля, который, казалось, упорно вел какую-то загадочную линию защиты.
Так вот. Те два азиата стояли у руля неподвижного судна, готовые умереть, если это будет угодно судьбе. Белые не удостаивали их даже полувзглядом, вероятно, вовсе позабыв о том, что они существуют. Джим, во всяком случае, ничего о них не помнил. Он помнил только свое бессилие: поскольку он был один, он ничего не мог сделать. Оставалось только утонуть вместе с кораблем. В таком случае имело ли смысл поднимать шум? Джим ждал, стоя неподвижно и безмолвно. Он словно оцепенел от сознания своей героической проницательности.