Ломоносов. Всероссийский человек - стр. 21

На рукописи этой работы Ломоносов набросал рисунок, наверняка загадочный для его современников, но хорошо понятный биографам. Это был план течения Двины близ Холмогор, с Куростровом и соседними островами. Ломоносов не был здесь к тому времени тридцать четыре года.

Зимой корабли ставили “на костер”, или “на колки”, – втаскивали на вбитые в реку бревна. Начинались долгие почти бессолнечные месяцы. Лишь временами в небе вспыхивало разноцветное свечение – северное сияние, происхождению и классификации которого Ломоносов позднее уделил несколько страниц в своих научных трудах.

Чем занимался юный помор на родине в свободное от плаваний время?

Любимым развлечением двинских парней были кулачные бои. “Многочисленные кулачные бойцы прежнего времени, холостые и женатые люди, не запрещали праздным своим ребятам упражняться в кулачных поединках. Самые девки тогдашнего времени между своими веселостями не стыдились употреблять наподобие кулачного боя игру, называемую тяпанье, то есть обоюдные ударения по плечам едиными дланьми рук, производящие даже до чувствительной боли, терпимой охотно” (Крестинин). Однако нравы у этих валькирий были строгие. По свидетельству добродетельного приходского священника Градилевского, “всякие уединения молодежи партиями или парами разных полов строжайше воспрещались, даже разговаривать с парнями девицы не решались, когда ходили в торжественном увеселительном кругу”.

Вероятно, кулачные бои проходили в основном в теплое время, зимой были другие увлечения – строительство снежных городков и т. д. Но сын Василия Ломоносова уже с юных лет был охоч до книжного учения. Именно это и было его главным занятием в зимние месяцы.

Первым учителем его был сосед Иван Шубной, юноша лет шестнадцати (впоследствии – отец скульптора). Вторым – Семен Никитич Сабельников, дьячок, учившийся в Холмогорской певческой и подьяческой школе при архиепископском доме.

Обучение грамоте в то время означало освоение другого языка, резко отличавшегося от разговорного. Как известно, со времен князя Владимира языком русской церковной письменности был церковнославянский, то есть болгарский или македонский диалект древнеславянского языка, на который перевели Библию Кирилл и Мефодий. В то время наречие, на котором говорили в Киеве и Новгороде, лишь немного отличалось от этого языка. Но спустя несколько столетий славянские языки разошлись друг с другом, в русском отмерла часть времен, изменились падежные и глагольные окончания, исчезли многие выраженные кириллицей звуки… Церковная служба шла по-прежнему на языке Кирилла и Мефодия, церковная литература специально создавалась, по мере сил, на нем же, но язык летописей, деловых документов, политической полемики, “повестей” и даже агиографии был плодом компромисса между “славянщиной” и живой разговорной речью. Характер и степень компромисса определялись особенностями жанра и вкусами автора. В XIV–XV веках, когда на Русь приехало много ученых людей с Балкан (так называемое второе южнославянское влияние), письменный язык приблизился к церковнославянскому, потом опять отдалился. Писатели XVII века, стремясь к возвышенности стиля, порою искусственно конструировали церковнославянские обороты, реально никогда не существовавшие. В этом отношении дело обстояло примерно так же, как с латынью в Средние века на Западе. Но французский или итальянский клирик понимал, что “вульгарное” наречие, на котором говорят на улице, – это принципиально другой язык, восходящий к латинскому, но далеко от него отошедший. А для русского средневекового книжника “славенской” и “руской” – это были две формы (высокая и низкая, письменная и разговорная, церковная и светская) одного “славеноросского” языка. Правильное разграничение двух “нераздельных и неслиянных” языков и кодификация взаимоотношений между ними – заслуга в конечном итоге уже самого Ломоносова.