Личный враг Бонапарта - стр. 43
«Может, и нам попробовать переписываться по-русски?»
М. С. Воронцов
Дальше шла Пруссия. Посольство добилось права следовать через Мемель, где намеревалось увидеть королевских величеств. Бенкендорфа бесило поведение немцев, их услужливость и покорность перед новыми хозяевами. Не хотелось вспоминать о своем родстве. Даже язык казался опоганенным. Хотя в обычной жизни он любил говорить по-немецки, и делал это не с северной рубящей интонацией, а мягко, врастяг, как научился в детстве, на юге, в Байроте. На таком языке пели миннезингеры, на нем шептали нежные речи, а не только отдавали лязгающие команды. И вот, представьте себе, какие-то почтительные бюргеры его любимым языком вылизывали задницу оккупантам!
Пробовал по-французски. Выходило еще хуже. Себя от врага не отличишь: думаешь, как он, одеваешься, ешь, любишь… Непонятно только, почему дерешься хуже?
С горя Бенкендорф пытался перейти на итальянский. Но его знал плохо, только для музыки. И окружающие не понимали.
Говорить же по-русски в голову не приходило. Язык для солдат и прислуги. Впрочем, во времена Фридриха Великого таким же был немецкий. Потом разохотились, стали писать стихи, философствовать…
– Петр Александрович, вы по-русски хорошо знаете?
– Я же москвич, – удивился Толстой.
– Попробовать, что ли? Из патриотических соображений.
Граф смерил полковника недоверчивым взглядом:
– Час продержитесь?
Шурка был азартен. Поставил свое казачье седло, новое, с чепраком. Командир ответил парой дуэльных пистолетов. Ударили по рукам.
Сорок минут. И то потому, что Толстой не касался ни книг, ни политики. Стоило вильнуть к барышням, и Бенкендорфа пробило на «parlez franςais». Он просто не понимал, как можно обсуждать женщин на русском. Выходило грубо и зримо, хотя душевно. Один грех. Голый, как яйцо.
Но Толстой остался доволен.
– Бегло, бегло, – похвалил он. – Пожалуй, чепрак возьму, а седло ваше. И вот что, батюшка, я, грешным делом, акаю. Так вы с меня пример не берите.
Легко сказать. В полку кто акал, кто окал, кто гекал, а кто и вовсе пересыпал речь местными словечками вроде «злобышек» или «дюденя». Понимать своих Шурка, худо-бедно, научился и даже матом орать на денщика. Но нельзя же матом думать!
До Мемеля оставалось часа три пути. Следовало отдохнуть и почиститься. А завтра уже в пристойном виде хоть на аудиенцию. Но, едва Бенкендорф вечером затеплил свечу, намереваясь требовать у окаянного изверга горячей воды, как денщик, шмыгая носом, доложил:
– К вашей милости дама.
«Вот черт!» – подумал Шурка, уже вообразив очередное явление графини Потоцкой. Банный лист сейчас был бы желаннее!