Личная слабость полковника Лунина - стр. 10
– Клиент готов, Надежда Владимировна! – радостно возвещает запыхавшийся Дудков. Надо же, и отчество мое вспомнил!
«Оно же в деле записано!» – легонько бьет по темечку здравый смысл.
Подойдя к кровати, снова осматриваю больного.
– Кто же тебя приложил, родненький? – шепчу под нос. Называю мужчину как толстопузиков в отделении. Слово простое. Незамысловатое. А успокаивает. Лечит.
«Если он с Дроздом подрался, то этот гад мог со спины напасть. Подлая натура и душонка мелкая!»
– Потерпи, родненький. Потерпи, – вставляя иголку в вену, шепчу как мантру. И сама верю, что гептрал и гемодез помогут. Обязательно помогут!
– Надь, ты тут сама справишься? – отвлекает меня от молитвы Дудков. – А то у нас дел по горло.
– Иди спасай мир, – повернувшись, роняю едко.
– Вот ты языкатая, Надежда, – устало вздыхает он. Растягивает губы в улыбке, а в глазах уже мелькает злость и… страх.
Наверняка Морозов позвонил и вставил.
В особо крупном!
Но меня это не касается. Пусть теперь сам расхлебывает. Мне бы человека на ноги поставить и домой уйти. Хоть под подписку о невыезде. А если Тимофей пришлет кого-то из своих адвокатов, те быстро докажут мою невиновность.
В суд бы на Торганова подать… да не умею я судиться. И его, дурака, жалко. Хлебнет еще со своей блондой. Где он ее только выдрал?
Человек на койке тяжело стонет.
– Потерпи, родненький, – аккуратно глажу больного по руке, – Потерпи.
И неожиданно залипаю на широченных плечах, едва уместившихся на топчане.
С таким мужиком ничего не страшно!
Думаю и сама пугаюсь собственных мыслей.
Кто же ты? Почему дал себя обдурить? Не верю я, чтобы кто-то из наших мог бы открыто противостоять такому шкафу.
Заглядываю в лицо, будто высеченное из мрамора. Наверняка этот человек военный. Одна выправка чего стоит. И разворот плеч! А еще твердая линия губ и волевой подбородок. Интересно, глаза у него какие? – размышляю я и, набравшись смелости, открываю веко.
Но ничего не вижу, кроме белков.
Плохо дело!
Снова меряю пульс. Убрав, пустой флакон из-под гемодеза, ставлю гептрал.
– Очнись, миленький, – умоляю чуть слышно.
И словно услышав мои молитвы, человек тихо ведет пальцами. Следом инстинктивно приподнимаются веки. Дергается рука.
Очнулся, слава тебе господи!
– Тихо, тихо, больной! – удерживаю на месте иголку.
Мужчина распахивает глаза. Карие. Колдовские. Обводит камеру мутным взглядом и снова прикрывает веки.
Красивый мужик. Никогда таких не видела.
Внутри что-то торкает. Даже с Витей такого никогда не было. Поспешно отхожу к окну. Сквозь толстую решетку смотрю на голубое небо и стайку птиц, поднимающихся в вышину.