Лев Толстой. «Пророк без чести»: хроника катастрофы - стр. 38
В целом, протест интеллигенции в XIX веке носит характер антисистемного сопротивления, но только им не исчерпывается. Можно говорить о формировании некоей позитивной жизненной программы, яркие образцы которой в виде производственных артелей знакомы со школы по роману Н. Г. Чернышевского «Что делать?»: «Здесь мы находим и новые моральные принципы (незаслуженное богатство порочно, труд создает достоинство человека), и отказ от “условностей” элитарной культуры (светского общества), и утверждение равенства женщин, и поклонение науке, и конкретные формы поведения (фиктивный брак, создание артелей, полезное чтение, скромная одежда, подчеркнутая прямота речи и т. д.)»[32].
«Принципиальная оппозиционность к доминирующим в социуме институтам»[33], и в первую очередь к власти русского императора, – важнейшая мировоззренческая характеристика русской интеллигенции. Это тотальный протест против того, что носит название «официальная Россия». Хочу заметить, что и в XIX веке, и в период хрущевской «оттепели», и в сегодняшней России этот аспект снова демонстрирует особую значимость: «Из Назарета может ли быть что-то доброе?» (Ин. 1:46).
Это определяющее свойство интеллигенции составляло ее главную беду, которая обозначена Л. А. Тихомировым как бесплодная разрушительность. По своим «книжным идеалам» интеллигенция оторвана от отечества, по внутренней психологии связана с ним тысячелетней историей, поэтому ее «освободительная» работа никого не освобождает, а только «подрывает, разрушает, деморализует народ» и тем самым еще больше порабощает его. Это воистину «трагедия алкания добра и совершения зла»[34]. Так рождается отщепенство – специфический феномен русской жизни, являющийся в первую очередь отчуждением именно от государства. Именно по этой причине В. В. Розанов однажды сказал о социализме как о раке русской истории.