Лев Гумилев. Теория этногенеза. Великое открытие или мистификация? (сборник) - стр. 49

Итак, мы подошли к решению. Несторианство было в XIII в. Известно на Руси настолько хорошо, что читатели «Слова» не нуждались в подробных разъяснениях, а улавливали мысль автора по намекам. Вместе с тем оно идет в паре с божеством «черной веры», т. е. беглыми мазками воспроизводится идеологическая ситуация Золотой Орды во время Батыя. При Берке она уже изменилась коренным образом. Очевидно, автор «Слова» в теологических вопросах разбирался. Но поскольку нам тоже известна догматика и космология «черной веры», то мы можем попытаться истолковать еще один поэтический образ «Слова» – «мысленно древо».

Как мы видели выше, «дерево» в черной вере – это образ «способности общения» с верхним и нижним мирами или «имманентность инобытия». В «Слове» оно упоминается дважды: по нему растекался мыслию вещий Боян, когда собирался сочинять стихи. Иными словами, это – вдохновение, но не только. Тут упоминаются два плана бытия: верхний, где надо летать «шизым орлом под облакы», и средний, где можно передвигаться «серым вълком по земли» (стр. 9). Нижний мир опущен, ибо Бояну чертовщина ни к чему. Само передвижение по вертикали производится «мыслию» (стр. 9) или «скача славию по мыслену древу, летая умом под облакы» (стр. II), т. е. никак не реальным путем. Славия – птица, в понимании Д. С. Лихачева – соловей. Однако вспомним, что в шаманской символике птица – это душа ^>43. Надо думать, что в XIII в. символ был тот же.

Итак, автор «Слова», приписывая Бояну способность творить, интерпретирует механизм процесса на манер, принятый в Восточной Сибири и Монголии. Вряд ли тут случайное совпадение. Скорее сам автор и его читатели были хорошо знакомы с дальневосточными символами, которые они могли узнать только у монголов ^>44.

Но если все наши замечания или даже хотя бы одно из них правильны, то, значит, автор «Слова», говоря об одном, имел в виду совсем другое. Морочил ли он при этом своих читателейсовременников? Вряд ли. «Мысль изреченная есть, конечно, ложь», но в каком смысле? Сознательный обман, или, как теперь принято говорить, дезинформация, – это далеко не то, что поэтические формы иносказания. Скорее всего, современники понимали своего поэта, а мы, привыкшие к буквализму, упускаем что-то важное. Это, впрочем, естественно, ибо текст «Слова» был писан не для нас, воспитанных на таких почтенных законодателях стиля, как Брокгауз и Ефрон ^>45.

Что же теперь делать? Пожалуй, самое правильное перестать говорить о словах и перейти к анализу событий XII–XIII в., как упомянутых в «Слове о полку Игореве», так и оставшихся вне его.