Летучий марсианский корабль - стр. 10

Но главным его делом дневным был сон. Мороморо возлежал в гамаке среди дрожащих ветвей акации, раздувая хищные ноздри и посапывая, как невинный младенец.

Я шёл вдоль береговой кромки, вспоминая странную ночь. Мелкие песчаные волны омывали мои босые ступни, море было мелким, как небо, и вдали, у самого горизонта, темнели редкие камешки островов.

Безумство прошедшей ночи – было ли это на самом деле или всему причиной порошок из корня ибога, который Мо-Мо добавлял в табак, этого я не знал.

Сладкая ломота в пахах, скорее, говорила за первое.

Мороморо, когда я его спросил, лишь таинственно шевельнул плечами и заблеял приторным тенорком песенку про златокудрую вульву.

Следующий за Солнцем лежал в дрейфе недалеко от острова; я принял его мыслесигнал, и на сердце сделалось легче. Рыбы-фау по-прежнему ходили кругами, не приближаясь к берегу, – на мелководье они не жили.

Справа, за двугорбым холмом, серебрилась верхушка купола, я повернул туда.

Купол был очень древний, пневматика дверей не работала, по пластику разбегались трещины и ниточки лишайника-камнееда.

Прежде чем заглянуть внутрь, я обошёл купол по кругу; с северной стороны стена была в рыжих подпалинах и в пятнах эпоксидной смолы.

Выше, на обгорелом пластике, намалёванная психоделической краской, переливалась литера «тау», перечёркнутая жирным крестом. Под ней в кривоватом круге я увидел изображение женщины.

Картинка была полустёртой, рисовали, видно, давно, но стоило мне вглядеться, как сердце пронзила молния.

Я узнал свою ночную подругу.

Я провёл по изображению рукой, линии были тёплые, нашлёпки эпоксидной смолы прикрывали пулевые отверстия, в глазах дрожала бензиновыми разводами «тау».

Площадка перед стеной была ровной и плотной, словно по ней прогнали каток; я посмотрел в глубину острова: камень, песок, покосившиеся вышки метеобашен, дальше – небо, серый призрак главного купола, дымка воздуха, ни людей, ни птиц – ничего.

Я вернулся ко входу в купол и долго стоял, не решаясь отворить дверь.

Чего я ждал, стоя перед гробовой плитой входа? Приглашения войти? Явления четырёхдневного Лазаря? Той женщины? Как она войдёт сейчас мне навстречу и скажет… Что?

Дверь медленно отворилась. Сама. Без звука. Словно в немом кино.

Я шагнул в овальный проём, миновал тамбур, вторую дверь открыл сам, оглядел с порога гостиную, прошёл, не заметив ничего странного.

Этажерки, заваленные обычным в купольной жизни хламом: залежами старых книг и журналов, грязной посудой, приборами в обшарпанных корпусах.

Просиженная клеёнчатая кушетка, рядом стол, на нём люминар, из самых первых, с тридцатидвухдюймовым экраном-зеркалом, пепельница с окаменевшим пеплом, высохшие ветки акации…