Летоисчисление от Иоанна - стр. 7
Перед башней раскинулся большой табор с кострами, и новгородцы пристроились с краешка. В темноте и в отсвете костров не разобрать было, что нагородили в таборе – какие-то палатки, шалаши, занесённые снегом строения. Всюду ходили люди и топтались у коновязей лошади. Сновали продавцы дров с вязанками и лотошники с остывшими пирогами.
Новгородцы завалились спать по своим саням, а Филипп и Данилыч грелись на чурбаках у огня. Рядом с Филиппом в коконе из шуб сидела спасённая девчонка. Глаза её сухо и неподвижно горели отражением пламени.
– Как звать тебя, дочка? – негромко спросил Филипп словно бы невзначай, чтобы не спугнуть.
Девчонка не ответила и не шевельнулась. Таким же сплошным светом сияла в небе луна, а под луной – два голубых снежных шатра чёрной проезжей башни.
– Ты нас не бойся, – сказал Филипп, пошевелил в углях палочкой и указал этой палочкой на Данилыча. – Это – купцы из Новгорода. А я – отче Филипп.
Невдалеке, еле освещённые, на виселице висели два растрёпанных мертвеца. Под ними в ворохе тулупов храпел стражник.
– Тронулась она умом, отче, – печально сказал Данилыч.
– Ты погляди вокруг, отпусти душу, – Филипп не умел утешать и говорил нескладно. – Вон кони, любишь коней? Вон татары…
Рядом с башней татары разбили свой стан с юртами и кибитками. Татарские бабы в штанах, в халатах и с покрывалами на головах что-то варили на большом костре сразу в нескольких казанах. Расстелив на снегу ковёр, татарские мужики сидели, скрестив ноги, и смотрели, как один татарин гоняет вокруг себя коня. Конь был привязан на длинную верёвку. Полуголый, смуглый, весёлый татарин издалека щёлкал кнутом, и чёрный конь летел в отсветах огня, как демон.
– Вон Москва… – беспомощно продолжал Филипп, будто говорил с маленькой девочкой. – Небо, звёздочки, а за ними Господь наш…
Горящие глаза девчонки вдруг вздрогнули.
– Ма… – через силу прошептала девчонка. – Ма… ша… меня.
– Вот и хорошо! – обрадовался Филипп. – Машенька!.. Ты не молчи. Поговори со мной.
Но Маша снова молчала. Филипп ничего не мог придумать.
– Лучше поплачь, дочка, – сдавшись своему бессилию, попросил он и чуть приобнял Машу. – Горе, конечно… Но хуже-то уже не будет… А я тебя к добрым людям пристрою.
– Я мальчонкой был, у меня мати на глазах умерла, – через костёр в утешение девчонке проскрипел Данилыч. – А тятьки я и не помню. Сам у деда Селивана вырос… Оклемаешься, Машка.
– Ты молись, Машенька, – сказал Филипп. Не находилось у него других советов. – Господь помилует. Легче будет.
Филипп чуть встряхнул Машу, словно хотел расколдовать, расшевелить. Маша покачнулась, как кукла.