Лето мечтаний - стр. 1

Далеко за полдень Ева Блу неторопливо шла по Клементайн-авеню, и в спину ей светило весеннее солнышко. По стенам домов и кованым изгородям вились растения из подвесных корзинок и горшков, и недавно распустившиеся на них цветы весело подмигивали Еве. На яблонях и вишнях уже набухли почки, но до начала пышного цветения оставалась еще не одна неделя. С забора небольшого общинного сада[1] в середине улицы зазывно свисали ветви, даря дразнящий намек на тайны, лежащие там, за закрытой калиткой.

Когда Ева была маленькой, они с мамой бывали там, лежали на траве, а лепестки цветов медленно падали на них, словно конфетти. Ее мама любила цветущие деревья, но всегда грустила, когда цветы увядали и умирали, не успев распуститься. Много времени прошло с тех пор, когда Ева в последний раз побывала в общинном саду. Давным-давно ее мама надежно спрятала ключ от калитки, и больше его никто не видел – как, впрочем, и многие мамины вещи, которые терялись и оказывались в самых неожиданных местах. Ева нежно улыбнулась, вспомнив, как часто, заскочив к маме, она обнаруживала, что та снова запихнула куда-то мобильник, ключи, кошелек или список покупок.

При этом Джульетта помнила тысячу разных вещей, которые должна была переделать. Она занималась йогой и зумбой[2], брала уроки сальсы и акробатики на шесте, а еще занималась живописью, гончарным делом, изготовлением мозаики и ювелирных украшений. Повсюду валялись какие-то незаконченные штучки – недописанные картины, раскрашенные наполовину глиняные горшки. Она была взбалмошная и безалаберная, вечно витала в облаках.

В пропаже вещей мама всегда винила Глэдис – привидение, которое, по ее уверениям, жило в доме. Хотя, если не считать таинственного исчезновения предметов, Ева никогда не замечала в доме никаких следов призрака. Сама Джульетта тоже ни разу его не видела, но это не мешало ей вешать на бедняжку Глэдис всех собак. Джульетта иногда разговаривала с Глэдис, советовалась с ней и, хотя никогда не получала ответа, все равно заявляла, что беседа с Глэдис помогает ей в решении любых проблем. Иной раз Еве приходила в голову странная мысль: а что, если Джульетта с Глэдис сейчас где-то вместе – хулиганят и веселятся напропалую?

Ева поднялась по каменным ступеням на крыльцо четырехэтажного викторианского дома, где раньше жила мама, и открыла синюю входную дверь. Тихо прикрыв ее за собой, она некоторое время вслушивалась в полную, абсолютную тишину. Если мама стала-таки привидением и громыхала где-то цепями, то определенно не здесь. Здесь не было жизни, ничего, что напомнило бы Еве о яркой и полной энергии женщине, какой была Джульетта. В этом доме всегда играла музыка: то классика, например Бетховен, то современная, вроде Эда Ширана или Кельвина Харриса, то подборка «Аббы» откуда-то из семидесятых, а то и саундтреки из мультфильмов и мюзиклов – «Король Лев», «Злая» или «Отверженные». Часто в гостиной звучала одна мелодия, а с кухни неслась совершенно другая. Ну а мама, порхая в танце из комнаты в комнату, громко напевала что-то третье под оркестр, звучавший только в ее голове. Она всегда танцевала.

Яркие краски остались – стены в комнатах были разноцветными, всех оттенков красного, фиолетового, бирюзового с золотом, – но даже они, казалось, потускнели без той, чьи любящие руки их красили. У себя Ева тоже любила яркие акценты в виде брошенной на диван необычной подушки или красочных картин на стенах. Но у мамы яркость царила всюду. Все двери были покрашены в разные цвета и покрыты блестящим лаком, ковры и мебель были таких расцветок, которые Еве никогда не пришло бы в голову поместить рядом; но каким-то непостижимым образом все это уживалось, и неплохо.

Еве не хватало духу перекрасить стены, хотя ясно было, что придется, когда дело дойдет до продажи квартиры. Она выбрала бы что-то нейтрально-практичное – неброский кремовый или цвет топленого молока, как в ее квартире. Но замазать этот калейдоскоп означало убрать последние воспоминания о маме в доме ее детства. Даже подумать об этом было невыносимо.