Лес и Степь - стр. 46
Мстительный Аюка, как считают многие исследователи, вел двойную игру. Именно его люди уведомляли хана Шир-Газы обо всех шагах Бековича, настраивая хивинцев против русских. Но при этом, чтобы не попасть под подозрение, хитрый калмык обезопасил себя и с другой стороны — еще до сообщения послов прислал письмо Кожину, в котором сообщал: «Послали письма, ваши служилые люди едут в Хиву, нам здесь слышно, что хивинцы, бухарцы и каракалпаки сбираются вместе и хотят на служилых людей итить боем». Высказывал он опасения и за судьбу планируемого похода, дескать, по пути следования отряда «воды нет и сена нет, государевым служилым людям как бы худо не было, для того чтобы я знал, а вам не сказал, и после на меня станут пенять».
Судя по всему, это письмо стало последней каплей, и буквально накануне выхода отряда в путь Кожин решился на открытый бунт — наотрез отказался участвовать в обреченной, на его взгляд, экспедиции. Бекович заявил, что за дезертирство берет его под стражу и под конвоем отправляет к царю — пусть Петр его судьбу решает. Кожин, не менее взбешенный, в ответ выпалил, что к государю отправится с огромным удовольствием и обо всем царю доложит. Но ночью так и не взятый под караул «морской порутчик» скрылся. Бекович объявил дезертира в розыск и сообщил оставшемуся в Петербурге генеральному ревизору Василию Зотову, что Кожин из Астрахани бежал неведомо куда и просил принять меры к поимке и задержанию.
Но на самом деле Кожин никуда не бежал, а скрывался здесь же, в Астрахани. Следующей же ночью он явился к астраханскому обер-коменданту Чирикову и произнес слова, страшнее которых в те времена в России не было: «Слово и дело».
Поручик Александр Иванович Кожин обвинял князя Александра Бековича Черкасского в самом страшном злодеянии, которое только могло было быть — в измене государевой. Он утверждал, что все сообщения Бековича о найденном устье Аму-Дарьи — ложь, которая потребовалась кабардинцу для выполнения злодейского плана: получить под свое начало войско, а затем перейти с ним на сторону хивинцев.
Эти слова могли быть чем угодно, только не шуткой — вся Россия в те суровые времена жила в страхе услышать в свой адрес роковые слова, ставшие чуть ли не магическим заклинанием. Объяви «Слово и дело!» — и пути назад больше не было. Такими обвинениями в запальчивости не бросались, после такого кто угодно мог повиснуть на дыбе — и обвиняемый, и доносчик. А наказание за измену государеву испокон веков предусмотрено на Руси-матушке было только одно — смертная казнь.
Услышав страшные слова, астраханский градоначальник опешил и застыл столбом как стоял — в исподнем под наброшенной шубой. А когда очухался и пришел в себя, страшного визитера уже не было…