Леонид Леонов: подельник эпохи - стр. 114
«По его планам, – писал Ройзман о Есенине, – в “Вольнодумце” будут участвовать не связанные ни с какими группами литераторы. Они должны свободно мыслить! <…> Cергей сказал, что для прозы у него есть три кита: Иванов, Пильняк, Леонов».
Леонов, в свою очередь, цену себе быстро понял; и ощущения, что смотрел он на Есенина в годы их знакомства снизу вверх, – его нет вовсе.
Сохранились две фотографии, где Есенин и Леонов вместе, вдвоем.
Первый снимок сделан в том же 1924 году, в редакции журнала «Прожектор», по просьбе Александра Воронского.
Критик и сам понимал, кого он ставит рядом, к тому же Воронский как раз тогда писал статью о Есенине и Леонове.
Кажется, что ни с кем у Есенина из современных ему писателей и не могло быть большего сближения, чем с Леоновым.
Оба, по крови, черноземные простолюдины, лишенные наследственного аристократизма.
Корни у обоих деревенские, и, в конечном счете, Есенин жил в сельской местности времени немногим больше, чем Леонов. Детство оба провели в домах своих дедов по материнской линии.
Оба наделены были даром удивительным, прирожденным, глубоко русским. При этом очень важная деталь – Есенин, конечно же, никакой не «крестьянский сын», как сам любил говорить, а почти подобно Леонову – сын плохо закрепившегося в Москве приказчика, работавшего в купеческой лавке. И отношения с отцами у обоих были не самые внятные. Зато с дедами, напротив, куда более крепкие и терпкие. Немаловажная деталь: и дед Леон Леонович Леонов, и дед Есенина по материнской линии Федор Титов любили церковную литературу.
Наследство они впитали из окружавшей их среды очень схожее – очевидное русофильство, в чем-то языческий взгляд на мир… «Язычество – это как молодость матери», – замечательно точно сказал как-то Леонов. Ранний Есенин это очень остро чувствовал и понимал. Созвучны приступы богоборчества, одолевавшие то первого, то второго, при том, что у обоих присутствовало неистребимое, кровное и костное ощущение, что Бог – есть.
Они и вели себя поначалу отчасти схоже: играли в прозрачных нестеровских мальчиков, то тишайших и нежнейших, то способных спеть зазорную частушку. Только Леонов этот путь прошел быстрей, в два года: времена уже были другие, и качества ценились не те.
Наконец, и революцию два эти «попутчика» восприняли вполне себе схожим образом: «с большим крестьянским уклоном», по Есенину (интерес к «барсукам» у них был в то время обоюдный и острый), или, если угодно, по национал-большевистски, в терминологии Николая Устрялова, первого русского идеолога этого течения. Только Есенин, пожалуй, в революцию даже был поначалу влюблен, чего о Леонове сказать нельзя никак.