Леонид Брежнев. Величие и трагедия человека и страны - стр. 13

С учетом все еще трудного положения с источниками в России в этой книге в качестве исторических свидетельств привлекаются фотографии, каждая глава открывается очередным снимком Брежнева. На фотографиях из его детства и ранней юности можно увидеть детали, о которых нет доступных письменных источников или их немного. Фотографии более поздних лет показывают живого и динамичного Брежнева, который был дружелюбным и жизнерадостным, охотно смеялся, но канул в Лету еще до своей смерти в 1982 г. Таким образом, изображения отчасти заполняют пробелы и представляют иного Брежнева, дополняющего традиционный облик, возникающий на основе письменных свидетельств: физические особенности и, к примеру, умение сходиться с людьми крайне сложно раскрыть в текстах. Брежнев, как поведал мне его фотограф Владимир Мусаэльян, был не только очень фотогеничен, он понимал толк и во власти образов. Брежнев был первым советским руководителем, у которого в 1969 г. появился личный фотограф, постоянно его сопровождавший и консультировавший при выборе правильных фотографий48. Я глубоко благодарна Владимиру Гургеновичу за любезное разрешение воспользоваться его фотографиями для издания настоящей книги.

В заключение несколько слов о возникновении этой биографии. В 2008 г. я в качестве директора Исследовательского центра Восточной Европы пришла в Бременский университет и тем самым приняла на себя также и руководство уникальным архивом с примерно шестью сотнями фондов советских диссидентов, включавших подпольные публикации из Польши и бывшей ЧССР. Тогда исследование жизни и деятельности последнего, на мой взгляд, крупного партийного руководителя Советского Союза представилось мне подходящей темой. Я хотела знать, как началось при Брежневе преследование диссидентов, как в Политбюро обсуждали Сахарова, Солженицына и других, как дошло до вторжения в Чехословакию в 1968 г. и введения военного положения в Польше в 1981 г. Короче говоря, я ожидала, что увижу сталиниста, архитектора внутри- и внешнеполитической репрессивной политики, настоящего ястреба. Но вскоре была вынуждена с удивлением признать, что моя точка зрения оказалось сильно упрощенной. Инакомыслящих Брежнев передавал руководству КГБ, Дубчек был его протеже, а не врагом, да и в отношении Польши он считал себя покровителем и советчиком, а не тем, в ком воплощалась жесткая исполнительная власть. Вместо приверженца холодной войны, передо мной возник человек, страстно боровшийся за мир и подорвавший при этом свое здоровье. Наконец, вместо догматического идеолога, Брежнев оказался мужчиной, который сводил женщин с ума, любил быстрые автомобили и с редким искусством рассказывал анекдоты. Наверное, не обойдется и без критики в мой адрес за определенную апологетику Брежнева. На это уже сейчас я могу возразить, что у меня не было намерения во что бы то ни стало освободить Брежнева от ответственности. Моей целью было только показать личность со всеми ее гранями как «человека в своем времени».