Леона. На рубеже иных миров - стр. 49
— Покажу, — медленно проговорила нечисть и вдруг резко обернулась, посмотрела на предрассветное небо. Глаза ее вновь блеснули зеленью. — Пойдем, я проведу тебя. — К голосу ее вновь вернулась завораживающая сладкоголосость.
— Пойдем, — согласилась Леона. — Но я должна сперва подготовиться к обряду.
Она переложила сверток в карман и, встав, подошла к седельным сумкам, намеренно неспешно став в них копаться… Достала маленькую черную бутылочку — незаметно убрала в карман, продолжая перебирать содержимое котомок вынула крохотный черный клубок, небольшой топорик…
Навка нетерпеливо поглядывала то на нее, то на предрассветную зорьку. Черты лица ее плыли — то приобретали хищность, вытягивались, заострялись, то снова смягчались, становились обычными, человеческими.
Вернувшись к костру, Леона уселась на плащ и, взяв валявшееся рядом небольшое бревнышко, так и не попавшее в костер, стала расщеплять топориком его верхушку. Затем осторожно подцепила двумя палочками тлеющий уголек из костра и, положив в сердцевину расщепленки, раздула огонь внутри смастаченного светильника.
Девушка медлила как могла, но дольше тянуть становилось опасным — навка и так уже была беспокойной, еще немного и не выдержит.
— Веди, — выпрямившись, сказала Леона.
Навка, все это время пребывавшая в лихорадочном нетерпении, порывисто вскочила. Шли не долго. Едва они вышли на место, где еще недавно Леона поила коня, навка метнулась на несколько саженей правее и, ступая по воде словно по тверди, остановилась почти на середине реки.
— Здесь. Это было здесь, — прошелестела она потусторонним голосом, и казалось, будто от слов ее рождается тихое эхо. Черты лица ее начали заостряться, больше уже не возвращаясь к человеческой мягкости, в глазах загорелись зеленые угольки, из тонких узловатых пальцев стали медленно вытягиваться и чернеть когти. — Иди ко мне. Помоги мне, — голос до щемящей жалости печальный, умоляющий, дрожащий, — помоги, пожалуйста.
Леона смотрела на несчастное порождение боли и злости и не двигалась с места.
— Иди же, — почти плача протянула навка, уже не справляясь со своим нечистым естеством, которая все больше вылезала наружу. Щеки ее впали, обнажая угловатые скулы. Кожа стала мертвенно бледной, тонкой, словно пергаментом обтягивающей торчащие кости. Губы почернели, а во впавших глазницах все сильнее разгоралось опасное зеленое пламя.
Но морок утопленницы не действовал на Леону, ведь не было в ее сердце ни страха, ни черной ненависти, и навке не за что было уцепиться. Да и щит девушки, хоть и ослаб, но еще держался, отводя навьи чары.