Леон - стр. 17
– Нет, – сказал я. – Я этого не делал. Множество свидетелей может подтвердить.
– Множество свидетелей подтвердит, что вы не били двенадцатилетнего мальчика кулаком в лицо?
Эд крепче сжал линейку. Я испугался, что он порежется.
– Я его бил, – сказал я, прокашлявшись. – Но я его не проклинал.
Офицер кивнул, будто ожидал именно такого ответа, и вытащил свиток:
– «Проклятие, вербально формулируемое как «чтобы ты сдох», приобретает двойную силу, если сочетать его с прямым ударом кулаком. Когда шок от удара проходит, жертва чувствует себя хорошо три или четыре часа, после чего умирает внезапно и необъяснимо». Источник: «Список тяжелых проклятий, применяемых для лишения жизни». Экспертиза тела назначена на завтра. Сейчас вы задержаны, Леон Надир, для полного выяснения обстоятельств.
– Я виноват в том, что его бил, – повторил я, глядя в глаза матери, – но я его не проклинал!
– Экспертиза покажет, – сухо повторил офицер. – Вам придется проследовать с нами.
Если бы жестяную лейку не привязали к двери кареты, если бы лейка не упала на голову Эду, если бы тот не заподозрил сразу Ойгу и не расправился с ним на месте, если бы Ойга не озлобился и не пристал бы к Рамону, если бы учитель дал себе труд разобраться и наказал Ойгу, а не моего брата – вихрастый остался бы жить. Но все случилось, как случилось; не ясно одно: почему он умер? Кому, как не мне, точно знать, что никакого проклятия не было и в помине?!
Обо всем это я – коротко, отрывочно – успел передумать, пока меня везли обратно в город в приземистой тюремной карете, подкатившей к нашему дому вслед за всадниками. Окон в карете не было, но я узнавал места, по которым мы проезжали, по стуку колес. Звук этот сменился трижды: когда мы выехали с проселка, ведущего к дому, на широкий тракт, когда мы переезжали мост, когда мы въехали на городской булыжник.
Со мной обращались очень вежливо, и это само по себе было страшно. Где-то я слышал, что уважительнее и мягче всего гвардейская стража обращается с преступниками, приговоренными к смерти.
Странное дело – в эту ночь я, измученный вечным недосыпанием, спал как убитый на тюремной койке в маленькой, темной, но чистой камере. Утром мне принесли поесть, но никуда не водили и вопросами не беспокоили. Я пожевал каши, почти неотличимой от той, что мы с братьями ели перед школой, и снова уснул.
И проспал, с короткими перерывами, до самого суда.
Зал ратуши был чем-то похож на наш школьный класс, только гораздо больше и, пожалуй, темнее. Здесь проходили традиционные балы, пышные события вроде свадеб и юбилеев, и, как теперь оказалось, громкие судебные заседания.