Лёнька. Украденное детство - стр. 17

Он пихнул ногой всё еще валяющегося полицая, подцепил костлявыми пальцами хомут и понес хозяйке. Подошедший к поверженному мародеру бывший учитель Троценко усмехнулся:

– Не бзди, Витёк. Мы этому Яшке-председателю еще вьюшку пустим. Вставай, давай поправим здоровье. Во! – он показал горло зеленоватой стеклянной бутыли, торчащее из его штанов – Этот трофей наш. Хрен этому козлу однорукому. Сейчас с тобой оприходуем.

«Защитник порядка» Горелый поднялся, зло сплюнул кровавой слюной в подножную пыль и мрачно процедил:

– Убью суку краснопузую. Он мне еще за батю должен, – загадочно добавил Витька и хищно ощерил кривые ржаво-коричневые зубы. Вытирая бурые сопли, смешавшиеся с сочившейся кровью, двинулся вслед за учителем выполнять указание старосты.

Советские граждане, которые в период временной оккупации той или иной местности немецкими захватчиками служили у немцев на ответственных должностях… подлежат ответственности за измену Родине… Не подлежат привлечению к уголовной ответственности: советские граждане, занимавшие административные должности при немцах, если будет установлено, что они оказывали помощь партизанам, подпольщикам или саботировали выполнение требований немецких властей, помогали населению в сокрытии запасов продовольствия и имущества.

(Из постановления Пленума Верховного суда СССР)[15]

Всех жителей деревеньки сгоняли к дому тетки Фроськи, на крыльце которого два фельдфебеля прилаживали кумачовый флаг с траурно-черным крестом-свастикой в центре белого круга. Ее дом был самым большим и богатым в деревне. По четыре окна на восточной, северной и южной сторонах, светлая уютная горница, широкая русская печка, просторные вместительные сени, высокий чердак с сеновалом – всё это говорило о том, что дом строился для большой дружной семьи с хорошим достатком. Не прошло и двух десятилетий, как от всего семейства в живых осталась лишь Евфросинья, которая в тот момент горько плакала, сидя на голой земле возле крыльца. Советская власть последние двадцать лет регулярно что-то отнимала у нее: сперва мужа, сгинувшего в огне братоубийственной Гражданской войны, после – излишки зерна, которых вовсе не было, затем кормилицу-корову и молодого, только народившегося бычка, наконец явились за сыновьями. Пришедшая на Смоленскую землю немецкая власть отобрала последнее – родовой семейный дом. А новоявленный защитник порядка – полицай Витька Горелый еще избил, ограбил и унизил прилюдно.

Она плакала не от боли, а от унижения, не от побоев, а от несправедливости и горечи, от того, что ее не убили и она не может сойти с этой бесконечной карусели истязаний, страданий, мучений и безнадежности, воссоединившись, наконец, со своими родными в мире лучшем и вечном. Видевшие ее унижение жители не пришли ей на помощь, а лишь испуганно жались к крыльцу, стараясь укрыться за спинами друг друга. Несколько оставшихся в деревне мужиков вынужденно выдвинулись вперед, так как прятаться за спинами баб, стариков и детишек было совсем стыдно. Петька-боцман и хромой конюх Прохор стояли ближе всех к крыльцу, украшенному когда-то богатыми резными наличниками вдоль ската крыши и перил, и наблюдали, как фрицы раскидывают большое полотнище красного флага, занявшее чуть ли не весь крылечный навес.