Леди Клементина Черчилль - стр. 49

Их разговор резко обрывается, когда Уинстон видит обломки рухнувших дорических колонн.

– Боже, посмотрите на эти сокровища. Какой ужас, что греки позволили им превратиться в руины.

Асквит цокает.

– Как жаль.

Я удерживаюсь от того, чтобы напомнить джентльменам тот факт, который они уже должны бы знать, – вряд ли нынешнее греческое правительство ответственно за состояние Акрополя и Парфенона. Разрушение произошло за много столетий до того. Возможно, правительство оставило свидетельство былого разорения и войн преднамеренно, как памятник превратностям истории. В конце концов, некоторые из величайших движимых сокровищ Парфенона – мраморные статуи и фризы – были вывезены графом Элджином[36] сто лет назад и помещены в Британский музей.

– Почему бы нам не послать группу моряков и не поднять колонны? – предлагает Уинстон.

– Ах, Уинстон, кто знает, как воспримут это греки? Не будем устраивать международный инцидент из-за того, что вам невыносим вид разрушенного памятника искусства, – отвечает Асквит, затем начинает долгий подъем на вершину Акрополя с Вайолет по правую руку и Дженни по левую.

Марго приходится взбираться по крутым, неровным мраморным ступеням в одиночку. Хотя она известна своим острым языком и наверняка осмеяла бы наши попытки помочь ей, мы с Уинстоном медленно идем рядом, чтобы в случае чего помочь. Я с благодарностью думаю, о том, что женская мода недавно отказалась от объемного S-силуэта в пользу более узких, более удобных юбок. Иначе и мне было бы тяжело.

– Эти чертовы ступеньки, – бормочет она, опускаясь на лестницу и вытаскивая веер из маленькой бисерной сумочки на запястье. Этот аксессуар – единственный изящный элемент ее облика. – Как цивилизованный человек может карабкаться сюда по такой жаре?

Уинстон садится рядом с ней, и снятой шляпой обмахивает обоих, а затем, когда Марго раздраженно отталкивает его руку, откладывает ее в сторону. Я поднимаю шляпу, надеваю ее набекрень и, в попытке развеять обстановку, широко им улыбаюсь.

Марго одаряет меня слабой улыбкой, но Уинстон неодобрительно смотрит на меня и резко тянется за шляпой. Я вздрагиваю от его грубости, меня охватывают обида и гнев. Как он смеет! Я долгие годы была ему верной женой и политическим агентом. И я не могу себе позволить минутной веселости? Легкомыслия? Все мои слова и поступки должны диктоваться требованиями его политического успеха и его личного комфорта?

Не говоря никому ни слова, я ухожу, поднимаясь по оставшейся лестнице к Парфенону. Мне нужно место, чтобы отделить мои собственные мысли и чувства от его. Шагая по площадке на вершине Акрополя, забыв и о виде Афин, и о прославленной симметрии Парфенона, я думаю о своей роли и месте в мире. Как давно я принимала решение или даже произносила слово, не думая о реакции Уинстона? Его интересы – как постоянный шум на заднем плане моей жизни.