Леди Горничная - стр. 77
Словно в ответ по тускло светящемуся алтарю пробежали цветные сполохи: сочная зелень виноградных листьев сменилась холодной синевой замерзшего металла и снова утихла.
Я родилась девочкой: как известно, алтари девочек не любят. Потому что мы уходим – в другие роды, рожать детей для других алтарей. Ожидать, что у моего немолодого отца получится еще один ребенок было рискованно, требовать от агукающей в колыбели меня привести мужа, согласного войти в род – долго, поэтому Тристана тоже сделали немножко Тормундом. Явно недостаточно.
Я снова окинула алтарь задумчивым взглядом: зелени много, голубизна едва проблескивает, отчего алтарь выглядит как пес, которому оторвали лапу. Скособочился, бедный…
Алтарь печально нахохлился – свечение почти погасло, мерцая слабенько-слабенько, как прикрученный ночник в детской спальне.
– Несчастный ты мой… – мне стало до слез, до кома в горле его жалко.
Ребенок Мариты так и не пришел сюда – а ведь он так его ждал, так хотел светить, хотел нравиться! Хотел, чтоб зелено-голубое свечение отразилось в маленьких, пока еще почти бессмысленных глазенках, и малыш загукал, жмурясь от яркого света и суча ножками. Алтари маленьким нравятся, а уж как маленькие нравятся алтарям! Марита тоже не пришла: он знает, что она есть, ходит совсем рядом, за стеной, но не способна увидеть ведущую к нему дверь, точно также, как слуги. А я… пусть я и осталась его частью, но я так далеко, и ничего, ничего от меня! Только всплески боли и потеря сил, когда он тащит меня обратно к себе, к свету, из постоянно норовящих засосать черных воронок. Он вытаскивал, а я все равно не приходила! Не приходила и не приходила, один только Тристан, с каждым годом все более уставший и недовольный, являлся и… требовал, требовал, требовал! Силы для себя, энергии для шумной и вонючей фабрики, брал, и снова уходил, бросал одного, никому не нужного, никому до него нет дела…
Под невысокими каменными сводами стало невыносимо, жутко, непроницаемо темно, и трудно дышать, и только тоненький, жалобный, горький, как отвар полыни, скулеж несчастного, одинокого, заброшенного существа заставлял безнадежно дрожать сгущавшийся воздух. Я слышала его стон не ушами, а током крови в своих жилах. Ему было плохо-плохо-плохо, бросили-бросили-бросили!
И тогда я пошла на свечение – слабенькое, как угли под пеплом погасшего костра, но такое родное! Мое!
Я шла, и шла, и шла, и дорога сквозь темноту в крохотной алтарной комнате все тянулась и тянулась, и мерцание было все дальше и дальше, мелькало обманным огоньком на болоте, ускользало… Угасало.