Лебединая песнь - стр. 163
– Вы не знаете? Слава Богу, что не знаете! Так называются в лагере штрафные изоляторы, в которые сажают за провинности. В Соловках ШИЗО был большой избой без крыши – один сруб, туда в морозное время запирали на ночь людей, предварительно заставляли снимать верхнюю одежду и обувь. Я дважды подвергался этому.
Лицо Елочки потемнело:
– Изверги! Палачи! Сатанисты!
– Тише, тише, Елизавета Георгиевна! Нас могут услышать.
Она умолкла, в недрах ее души опять росло, подымалось прежнее чувство к нему – живому: помочь, пожалеть, отогреть, утешить, отдать всю жизнь, лишь бы только помочь! Но надо было держаться в рамках условности. Через минуту она сказала дрожащим голосом:
– Да разве же можно с плевритом так легко одеваться? Вы зябнете в этой шинели.
– Что делать! У меня нет пока многого необходимого. Хорошо еще, что моя belle-sceur[83] приютила меня в комнате моего брата, а то и жить было бы негде.
– Вы служите?
– Начал, но поправить свои дела и обзавестись необходимым еще не успел. Вот и вынужден пока что ходить в таком виде, что совестно перед вами.
– Передо мной, пожалуйста, не извиняйтесь. Мне сейчас противны как раз все те, кто имеет расфранченный вид.
– неожиданно продекламировал Олег.
– Это ведь Гумилев? – улыбнулась Елочка.
– Да. Из нашей стаи – русский офицер.
– И расстрелян, – добавила девушка.
В эту минуту они подошли к подъезду дома, в котором она жила.
– Мне сюда, – сказала она тихо.
Они остановились у подъезда и несколько минут молчали. Оба думали об одном и том же – как продлить знакомство.
– Елизавета Георгиевна, – сказал он, понимая, что сам должен сделать первый шаг. – Неужели же мы с вами расстанемся, чтобы больше не увидеться? Теперь так редко случается встретить людей из прежнего мира. Я лично бесконечно одинок. Я был очень рад еще раз увидеть вас.
Она молчала, опустив глаза.
– Есть у вас родители, которым вы могли бы меня представить?
– Нет, я живу совсем одна, – прошептала Елочка.
– Вы можете быть уверены, Елизавета Георгиевна, что мое отношение к вам всегда будет исполнено самого глубокого уважения, – сказал он опять с тою же почтительной покорностью.
Легкий румянец покрыл щеки Елочки: никогда еще ей в жизни не приходилось объясняться с мужчиной, хотя ей было уже двадцать семь лет. Принять его у себя она нисколько не опасалась: в ее представлении мужчина такого типа должен был быть рыцарем в самом высоком значении этого слова, а следовательно, никаким опасениям не могло быть места. Ее останавливало другое: назначив свидание после первой же встречи, она могла показаться легкомысленной или доступной как в его, так и в своих собственных глазах. Это не вязалось с ее принципами. Она стояла молча, растерянная. Он видел, что она колеблется, но ему это нравилось. «Благородная девушка! С прежними устоями, с гордостью!» – думал он, покорно дожидаясь. Внезапно находчивый ум Елочки скоро отыскал выход из создавшегося тупика.