Лебединая песнь - стр. 104
– Какая вас муха укусила? Зачем вы так говорите с ним! Вы его словно дразните. Или вы хотите, чтобы он окончательно убедился в вашей ненависти к существующему строю? Смотрите, если он сообщит об этом кому следует, вас опять сцапают и тогда уже до всего дознаются.
– Он и так знает обо мне достаточно, чтобы донести, однако пока не доносит, – ответил Олег.
– То есть, что он, собственно, знает?
– Знает, что я держу оружие, подозревает, что я офицер и ваш родственник, а не пролетарий, вопреки анкетным данным. Почему не сообщает – не знаю. Притворяться перед ним я, кажется, больше не в состоянии.
– Смотрите! – серьезно сказала Нина и спросила: – А что с вами?
– Лихорадит сильно и бок болит: я, наверное, простудился.
– Немудрено, что простудились, когда по такому морозу ходите в одной шинели. Я эту вашу шинель видеть не могу: от нее за полверсты веет белогвардейщиной. Ложитесь скорее, вы дрожите. Досадно, что комнаты не топлены. – И она ушла.
Олег был несколько шокирован, когда к нему вместо невольно воображаемого им седого профессора явилась молодая, разбитная еврейка. Однако она оказалась достаточно внимательной и бюллетень выписала. Успокоившись на этот счет, он лежал, тщетно стараясь согреться, когда к нему заглянула дворничиха.
– Вот я тебе чайку принесла и кусок пирожка горячего, сейчас из печки. Кушай на здоровье. Ишь, руки-то у тебя холодные, зябнешь, поди. Истопить мне, что ли, тебе печечку? У Нины Александровны ни полена дров, придет с работы, пошлет еще Мику за вязанкой на базар, да еще с полчаса поругаются, не раньше вечера истопят; так и пролежишь в холоде, а я мигом.
– Какая вы добрая женщина, Анна Тимофеевна, спасибо вам!
– Чего там спасибо! Да давай прикрою тебя ватником – ишь ведь, трясется весь.
– Анна Тимофеевна, у вас есть иголка?
– Как же не быть иголке-то, а на что тебе?
– На мне все рвется, хочу попытаться зашить.
– Нешто сумеешь? Я тебе ужо вечером поштопаю, а теперь спи. – И, затопив печку, она ушла.
Нина пришла действительно поздно, как всегда усталая, и между ней и Микой началась тотчас обычная «война».
– Накрой на стол и сбегай за хлебом, Мика!
– Погоди, потом.
– Не потом, а сейчас.
– Не пойду, пока шахматную задачу не кончу. Отвяжись со своими глупостями.
– Как тебе не стыдно так отвечать, Мика! Я целый день бегаю: все утро я пела в Капелле, а вечером мне петь в рабочем клубе; я – кляча, которая тащит непосильный воз, а ты ничем мне помочь не хочешь!
– Ну, затараторила! Ладно, уж так и быть, накрою, только дудки, без скатерти, а то опять ругать будешь, что залил соусом; скатерть – это дворянские предрассудки.