Лебединая песнь - стр. 4
И пусть отец – истинный, настоящий, родной – их покинул, более никогда не воротившись, обрек на одиночество, поступил жестоко (но такова природа богов всех, а иные поступали и того хуже – губили отпрысков и возлюбленных, превращали в зверье иль даже тварей, в молчаливые деревья и травы – что еще горше…), Климена любила его столь крепко даже сейчас.
Насчет отношения к богу, который обманул мать и бросил собственного отпрыска, парень так и не определился – глубоко-глубоко внутри он верил, что пока не пришел час, а внимание отца надобно заслужить. Только вот как это сделать, если сына бога искусств и музыки – не прельщают сии увлечения? И слуха отродясь нет – будто сатир на ухо наступил…
“Иль есть у отца сын куда утонченный в науках и искусствах, бог чистых кровей, от лучезарной богини или нимфы, а не полукровка, как я, что и вспоминать обо мне ему некогда?” – Юноша вздыхал и отводил взгляд от светила, прятался в тень и прохладу.
***
Люд вставал с восходом (когда богиня рассвета Эос отворяла двери золотого дворца Солнца), дабы жить и трудиться – так повелось. И семья Фаэтона поступала подобно прочим – всем на всём свете. И порой не хотелось ему пробуждаться и видеть, как золото красное тянется нитью на краю мира, не желал он слушать пение матери вновь, как к нему примешивался густой (будто ихор) басок Меропа, а после и голоса родившихся у них девочек – его сестриц.
И если смирился с таким положением дел отчим, то он – нет. И поражался, как подрос, тому, что воспитатель его в этот миг переставал хмуриться (довольства мало от воспевания соперника, который навек украл сердце твоей жены, даже если он бог), покачивал ногой в такт и нет-нет, а брал в руки инструмент, подыгрывал и подпевал.
Мать улыбалась, отчим – тоже, сын – делал вид, что и он рад – пению, наступлению нового дня (похожего на сотню предыдущих) и небесной колеснице, от взгляда на которую у него текли слезы (одно хорошо – можно их не скрывать, ссылаясь на яркий свет, – а от такого даже могущественные и древние Титаны поспешат заслониться).
Юноша не пел и не играл на инструментах, не брал примера с родителей, попросту не хотел, даже бунтовал, возможно. Похвалиться он мог лишь хорошим сложением, светлым волосом и ясностью глаз, прытью и уверенностью. А еще неплохо танцевал – но то результат иного толка – не от природной гибкости и изящества, а от тяжелой работы, метания камней и древка копья (без наконечника – уж так юнцы называли обточенные палки – больно хотелось изображать из себя великих бойцов), бега наперегонки и прочих мальчишеских забав, где ему удавалось добиться успеха.