Лайка - стр. 5
– Я не ошибся: вы – Юрий Всеволодович? Моя фамилия Шадрин…
– А-а, вот что! – перебил пациента Ерохин, вспомнив рентгеновский снимок, и, почему-то взяв с блюдца ложечку, запустил ее обратно в бокал с чаем. – Чаю хотите? Составьте мне компанию – грустно пить чай в Туруханске одному, знаете ли. Садитесь вот сюда. Вы не торопитесь?
Никита пристально посмотрел в глаза терапевту, поймав его изучающий взгляд, и сел на стул, стоящий чрез стол напротив него.
Ерохин включил чайник и, пока тот закипал, снова молча бросил взгляд опытного онколога на внешний вид Шадрина. В суровом, но измученном от тяжелой болезни лице Никиты Юрий Всеволодович вдруг увидел как бы себя: Бог миловал его в течение всей его жизни от серьезных физических недугов, но сейчас он такой же израненный и выбитый из своей привычной колеи человек – разве не так?
– Мне ненароком поведали, что вы недавно сюда переехали из Красноярска, – неожиданно для Ерохина вдруг разговор начал не врач, а пациент. – Тяжело, значит, нынче стало лечить людей в больших городах? Или же мешают лечить?
Механический, нечаянный, заданный вроде бы просто так невзначай вопрос невольно попал в самую больную точку души Юрия Всеволодовича; но при этом Никита спросил так, словно бы это был не мужчина, годившийся чуть ли не в сыновья, а его горячо любимый покойный отец. Вот также он спросил давным-давно у своего сына, когда узнал, что тот хочет стать доктором: «А хватит ли у тебя долготерпения лечить людей всю жизнь? Если считаешь, что да, то давай – вперед!»
Ерохина внезапно даже для самого себя прорвало. Ему до такой степени захотелось высказать все накопившееся в душе за последние полгода, что если он этого не сделает сейчас, то не решиться сделать уже никогда.
Никита сперва с некоторым удивлением (правда, на лице таежного охотник это никак не отразилось) стал слушать рассказ доктора о своем детстве. Но Ерохин, погрузившись в свои воспоминания, так живописно стал рисовать словами свое далекое прошлое, что Никита почти сразу увлекся историей жизни врача. Пристальный взгляд охотника, искренне принимающего его слова близко к сердцу, словно подталкивал и стимулировал к пространной исповеди всего своего жизненного пути, – Юрий Всеволодович все говорил и говорил, чувствуя, что на душе становится как-то легко и непривычно приятно. И только минут через сорок, когда Ерохин дошел до нынешнего своего пребывания в Туруханске и в горячке упомянул о том, что его старый друг хочет познакомить его со своей сестрой, внезапно замолк и виновато бросил взгляд на Никиту.