Лана - стр. 33
Смех, хохот и торжествующее гоготание Махагалы заглушило все то, что еще недавно было мною. Если я и помнил какие‑то молитвы, то сейчас был не в состоянии произнести хотя бы слово. Мне отказывались повиноваться даже собственные мысли…
И вдруг последняя, пятая свеча неожиданно вспыхнула ослепительно‑ярким светом! Я ощутил на губах вкус поцелуя и… вкус крови! Ведьмовской крови Ланы…
Будьте вы прокляты!
Это последнее, что успел сказать демон. Пятая свеча сжигала его дотла. Черная непроницаемая темнота исчезала урывками, как неравномерно горящая бумага, не оставляя после себя ни пепла, ни дыма, ни гари. Я чувствовал, как знакомые нежные пальцы вкладывают мое очищенное сердце обратно ко мне в грудь. Как сама собой закрывается рана, оставляя на коже лишь легкое ощущение зимнего озноба. Как ее руки почти силой открывают мне глаза и она смотрит на меня, как на новорожденного младенца, вытирая кровь с разбитых моим кулаком губ.
– Знаешь, я никогда не говорила тебе этого раньше. И никогда не скажу потом. Просто хочу, чтобы знал – я люблю тебя…
Ночью они набросились на меня спящего и связали. Мои монгольские цэрики, чья верность господину вошла в поговорку, предали меня. Как предала вся дивизия!
Никто из азиатов не смел поднять против меня оружие, я все так же являлся для них живым божеством, которое нельзя убить. Поэтому они лишь надежно опутали меня веревками и бросили одного в белой юрте главнокомандующего. Маленькие коренастые кони унесли их в разные стороны бескрайних степей, чтобы мой дух не знал, кого догонять и кому мстить.
Вместо одной смерти они даровали мне возможность умереть несколько раз. Что могло быть позорнее плена для потомка крестоносцев, чьи поколения веками геройски умирали в бою?! Я слышал волчий вой и понимал, что в любую минуту могу быть живьем растерзан серыми хищниками.
Потом взошло солнце, и нестерпимая жара сжигала меня, так же как мою душу сжигала нереализованная жажда мести. Кровавой мести всем! Предателям‑казакам, изменникам‑монголам, всей России и всей Халхе, так жестоко обманувшей меня, низвергнутого господина жизни и смерти!
Я едва не сходил с ума, я рычал как зверь, пытаясь дотянуться до спрятанного в кармане цианида, но веревки были надежными, а вязать узлы пастухи умели как никто. Я не помню, сколько часов пролежал обездвиженным, но точно знаю, что, когда у моей юрты раздался стук копыт и незнакомый человек в кожанке с красной звездой на папахе спросил, кто я, мой ответ был по‑военному прям и честен:
– Барон Унгерн фон Штенберг, главнокомандующий Азиатской дивизией!