Ладья света - стр. 27
Внезапно все трубы разом исчезли. Цепкая ручка отобрала у Ирки бинокль:
– Ну хватит, березка моя недорубленная, засмотрелась! А теперь и в зал пора. Вон уж свет гасят!
– Что это было? – с волнением спросила Ирка.
– Новая задумка Лигула… Ребятишки клиентов прикармливают! С прикормкой-то эйдосы лучше ловятся.
– А вам этот бинокль зачем? Вы же не…
– Это ты верно сказала. Нам, смертям, он особливо и ни к чему. Разнарядки-то сейчас дикие! Каждую секунду народ загибается! Пес его там разберет, что у кого на душе! Чикаешь себе и чикаешь, – равнодушно отозвалась старушка, и сердце у Ирки тревожно упало от этого объединяющего «нам» и отождествления ее с Мамзелькиной, точно Аида считала ее равной себе и не видела между ними никаких различий.
Да и другое напрягло Ирку. Прежде Мамзелькина всеми силами избегала слова «смерть», предпочитая туманное «менагер некроотдела». А тут почему-то ляпнула открытым текстом. А старушка-то ничего не делала случайно. Это Ирка уже усвоила.
Хотя билет у Ирки был куплен в партер, а Мамзелькина вообще не утрудила себя такой мелочью, как билет, она решительно повела Ирку в директорскую ложу, обычно стоявшую пустой. К ним, негодуя, устремилась одна из контролерш, но Аида Плаховна, коснувшись ее ручкой и участливо заглянув в глаза, спросила:
– Что ж вы свирепствуете над людями, Ядвига Васильевна? Мы с внучкой легонькие. Стульчиков не протрем!
– Не положено! – огрызнулась контролерша и вдруг изумленно распахнула рот, поняв, что ее назвали по имени.
– И-и, родная, хоть и не положено, а всех положат! Головушка-то как? Не болит? А то глядите: навещу через недельку-другую!
Контролерша качнулась, сжала ладонями виски и ушла, едва ли понимая, куда. Мамзелькина зазвенела мелочью в невидимой копилке и сама закрыла двери.
Спектакль уже шел. Давали «Трех сестер» Чехова, причем вместо второй сестры был почему-то брат, ходящий в женском платье, а вместо первой сестры – манекен с накрашенными губами. Все слова и поступки имели сложную трактовку, о которой автор не мог даже мечтать, поскольку в его время такого чая не нюхали. Каждый из героев, даже второстепенных, вроде проходящего по сцене мужика с вилами, был обязательно в кого-нибудь влюблен и выражал это либо словами, либо движениями, либо особым плакатиком, который висел у него на спине. Плакатики эти, кстати, были почти у всех. На них, кроме дополнительной информации, содержалось и имя персонажа, что было удобно, потому что зрители не путались и знали, что эта девушка на самом деле офицер в капитанском чине, а этот мужчина с бородой – вовсе и не мужчина, и не с бородой, а образ кухонного шкафа, преломленный в сознании горничной.