Лаций. Мир ноэмов - стр. 28

Эврибиад тыльной стороной ладони промокнул рыжеватую шерсть на лице. Он уже так долго сидел на корточках, что спину свело судорогой, руки у него заледенели и пальцы побелели от того, как сильно он стискивал штурвал, пытаясь удержать корабль на каком-то подобии курса и самому не оказаться за бортом из-за сильной качки. Вкус смерти наверняка похож на горечь морской соли у него на языке. Ветер ревел так, что заглушал крики гребцов-таламитов[17], которые жались сейчас плечом к плечу, уместив тяжелые весла между скамьями. Весла будут бесполезны, пока хрупкое суденышко не переживет гнев небес.

Чтобы укрыться от шторма, нужно было перейти через пролив между двумя островами. Спрятавшись у одного из плодородных склонов Олимпии, увенчанной величественным плюмажем белого дыма, они смотрели бы, как вдалеке нарастает шторм, и смеялись бы над опасностью. Но судьба решила по-другому, и теперь они все вместе могли погибнуть, канув в обезумевшее море еще прежде, чем солнце завершит свой круг по небу. Жуткий конец: утонуть, захлебнувшись в темных, покрытых пеной волнах. Оглушенные мощным течением, они медленно опустятся на дно Океаноса[18], и там навечно ослепшими глазами будут созерцать опасную и плотоядную подводную жизнь.

Мир снова качнулся. Как и в прошлый раз, к грохоту волн добавился мрачный скрип перетруженного дерева. В этот сезон такие бушующие шторма в теплых водах архипелага были редкостью, и трирема с ее плоским дном и малым водоизмещением не была приспособлена к такой ярости природы. Если буря затянется, их суденышко просто перевернется под весом воды, все сильнее заливающей нижнюю палубу. Он переждал еще один удар волны, молясь, чтобы тот стал последним, почувствовал, как корабль соскальзывает с одной волны, и его тут же подхватывает другая и подбрасывает, словно соломинку. Каждый раз трирема на мгновение возносилась над волнами, а потом со всей силы обрушивалась вниз, раскачиваясь во все стороны.

После нескольких секунд затишья он наконец решил выбраться из относительного укрытия, которое давала корма. Первичный, примитивный, инстинкт, укоренившийся в его собачьем сознании, приказывал вцепиться когтями в дерево и не шевелиться, так что пришлось сделать усилие, чтобы подавить это желание и выпустить штурвал. Живот подвело от страха, когда он начал взбираться по настилу. Лапы его скребли по дереву, пока он, как мог, цеплялся за покалеченный ют. В хаосе бури ему казалось, будто он карабкается уже целую вечность, хотя корабль едва ли достигал сорока метров в длину и семи в ширину. За бортом горизонт опять покачнулся – раз, другой, – пенная волна устремилась к борту, и едва не увлекла Эврибиада за собой. Он упрямо шел вперед, шерсть его намокла, уши жалко прижимались к черепу. Опасно близкая молния рассекла небо, а гром едва не разорвал ему барабанные перепонки.