Лаборатория бога - стр. 8
Оказавшись в затхлой темной комнатке, я вынул из кармана сотовый и осветил деревянные панели. Часть стены была обугленной. Наверное, Рита права. Сложно отрицать, что я повсюду таскал с собой прошлое – этот тяжелый портфель со скелетиками историй, что выглядит у большинства людей одинаково. Стандартная кожа имиджа снаружи, скелетики внутри.
Когда-то отец поднялся на чердак и увидел в моих руках коробку. Он аккуратно, подобно Рите, подошел ко мне и мягко похлопал по плечу. Тогда я растерялся, совсем не знал, как среагировать на жест понимания. Папа спустился вниз, не сказав ни слова. Я поставил коробку на тумбочку, достал из нее фотографию и опустился на колени. Нет, подобной сцены определенно не будет в моей книге. Я и так слишком осмелел, введя туда образ упрямо смотрящего в никуда отца. И чердака. Чердаки всегда смотрят в никуда.
Мне было четырнадцать. И случившееся тем вечером на чердаке все же стало для меня неожиданностью. После дружеского жеста отец опять поднялся на чердак. На этот раз с бутылкой. Увидев его, я инстинктивно подался назад и прикрыл собой коробку. Плохое предчувствие выбило уверенность из-под ног.
– Ты перед ней как перед алтарем, а?
– Па-ап…
– Ты, стало быть, не понял? – отец был уже совсем близко, он нависал над коробкой, словно строгий досмотрщик.
– Ты не можешь так просто стереть у меня из головы маму.
– Больной, – он рванулся ко мне и схватил за грудки, – больной чудик. Может, хватит таскать сюда всякую хрень? Уж лучше журналы с голыми телками, постеры с поп-звездами… что угодно, блин, но не это…
– Я должен обязательно делать как все?
– А ты в любом случае будешь как другие. Все мы… одинаковые, только некоторые хорошо притворяются. Ты тоже откупоришь несколько лишних бутылок, поднимешь руку на бабу, будешь глотать то дерьмо, что глотают все вокруг – аль думаешь ты святой? Особенный? Этакая важность. Опарыш ты, вот кто.
Хищная улыбка на лице отца не предвещала ничего хорошего. Как же я его ненавидел! Как же…
– Ни за что не буду как ты, – процедил я сквозь зубы, невольно доведя разговор до точки кипения.
– Слушай, с людьми надо кончать, мертвые похожи на компостных червей – жрут тебя, подтачивают изнутри. Твоя мама, как хороший велосипед. Покатался, выбросил на свалку и забыл. Все мы как какие-нибудь предметы и все мы приходим в непригодность. И всех нас, стало быть, там, – он ткнул пальцем вверх, – утилизируют. Не будь эгоистом, прочувствуй масштабы.
Мою душу словно прижгли и на ней соскочил большой волдырь, шваркающий болью. Я кинулся на отца – яростный маленький таран против крупного сильного мужлана. Отец не отодвинулся ни на сантиметр, я же пролетел метра два и врезался в деревянную панель, отчего чердак жалобно заухал. Горячечный жар превратил сцену в одно размытое агрессивное пятно. Отец ругался и бил меня по щекам. Я едва заметил, когда появился первый очаг возгорания. Отец поджег зажигалкой фотографию и поднес ее к газетам, лежащим на коробке. Пламя лихо перепрыгнуло с фотографии на газеты, словно удирающая от питона мартышка.