Л. Н. Толстой в воспоминаниях современников. Том 2 - стр. 2

Я: Отчего же, Лев Николаевич, падает наша литература?

Толстой: Конечно, первая причина – цензурные условия. Цензура вычеркивает у нас все то, что ярко, что ново, что движет мысль, и оставляет одно бесцветное, ненужное. Пока цензура занята таким непохвальным делом – не стоит писать. Я это как-то говорил и Короленко и Златовратскому (они были вместе у меня[6]). Те, конечно, на меня обиделись. Имеет сейчас успех брошюрка, рукопись. Но если у вас нет имени, вас и читать не станут.

Я: Но наша критика…

Толстой (опять с пылом перебивая меня): У нас не критика, а безобразие! Все критики преклоняются перед красивой формой и перед всяким содержанием, лишь бы оно было ново. Но новизну надо понимать в связи с пользою. Я иначе этого и не признаю[7]. Содержание же, как я вам уже писал, должно быть такое, чтобы писатель вел за собою толпу. То есть я вижу, положим, зло, страдаю от него, переживаю его и вот создаю вещь, где указываю на это зло, которого большинство, кроме меня, не видит. Вот это и есть то, что нужно[8]. Обратите внимание на плодовитость наших молодых писателей. Эта легкость писанья прямо указывает на умственный разврат, на отсутствие серьезного отношения к делу.

Разве темы, посредством которых я могу раскрыть глаза обществу, встречаются так часто? Разве человек может так часто переживать вновь открытое им и неизвестное еще миру содержание события, жизни т. д.? И критика наша – умственный разврат: она поощряет эту легкость писанья, эту проституцию мысли, слова и чуть не носит на руках какого-нибудь Фета, Полонского. В этом саморазвращении критики опять-таки играют роль два двигателя: корысть или жажда популярности – поверьте моему опыту. Какой-нибудь Евгений Марков пишет для гонорара, какой-нибудь Скабичевский хвалит его, пишет о нем статьи для гонорара же – благо платят в газетах и журналах за всякое исписывание бумаги. Следовательно, вот и вторая причина упадка литературы: наша критика. Идет мужик – опишут мужика, лежит свинья – ее опишут, и т. д. Но разве это искусство? А где же одухотворяющая мысль, делающая бессмертными истинно великие произведения человеческого ума и сердца, – хотя бы Евангелие? И как легко дается это писание «с натуры»! Набил себе руку – и валяй! Так и многие наши поэты. Ну, например, хоть ваши «Картинки детства»![9] Кому нужны ваши типы? Что вы ими сказали нового, кого двинули на доброе?

Я: Но, Лев Николаевич, у каждого бывает своя молодость. Ведь и вы написали «Метель», «Детство и отрочество». Отчего же вы не признаете за каждым права молодости?