Л. Н. Толстой в воспоминаниях современников. Том 1 - стр. 55
– Кто там? – спросит Матрена.
– Отопри, Матрена! Это мы. Возьми ребят своих.
– Эх вы, шатуны полуношные! Видно, вам делать-то нечего! Ребят только балуете да добрых людей беспокоите!
Сказать откровенно, вначале я не чувствовал усталости от постоянных занятий в школе, так как граф постоянно своим присутствием воодушевлял или, как теперь говорят, взвинчивал меня; с другой стороны, самая школа не утомляла меня благодаря отсутствию казенщины. Никто здесь никого не обязывал быть навытяжку, как стоит солдат на часах. Всякий чувствовал себя как дома, попросту, без затей, и это вовсе не указывало на отсутствие порядка; напротив, такой был именно порядок школьных занятий. Кажущиеся беспорядки были здесь принципиальны, ибо граф вел занятия не по учебникам дидактики, а по тому плану, который выработала его гениальная голова, желая школу превратить в семью. Ребята приходят, уходят, не спрашиваясь ни у кого, сами берутся за дело такое, какое хотят делать, не чувствуя себя ограниченными какими-либо насильственными для них правилами. И все выходило так просто, как будто так и следовало делать ‹…›.
Составилось о Яснополянской школе на этом основании неправильное мнение, которое я не раз слышал, что будто школа Льва Николаевича похожа вроде на цыганский табор или на сельскую сходку со всеми ее дикими безобразиями. Все это ложь: особых шалостей в школе никогда не замечалось, – разве уже явится какой-нибудь беспардонный шалун и начинает в школе затевать уличные игры; так такого шалуна сами ребята сейчас же проводят из школы без церемоний. Был у нас такой шалун – Федька Резун, несказанный мастер на шалости. Но лишь только он забалуется, как ребята начинают его урезонивать:
– Ну, Федюха, если хочется тебе играть, ступай на улицу, а нам не мешай. Тебе небось не понравится, если ты будешь молотить на гумне, а мы придем к тебе да будем играть на току?
Впрочем, бывали случаи, что на таких, как Федька Резун, никакие доводы товарищей не действовали. Тогда начиналась товарищеская потасовка, для укрощения которой мне приходилось принять меры усмирения; но граф в таких экстренных случаях уходил из школы, в дела ребят не вступался. Но, повторяю, все это было весьма редко.
Я свыкся со школой в течение одного месяца, и граф все чаще и чаще стал оставлять меня одного с ребятами, разве когда вечером придет позаниматься; более всего занимали его ребята, которые любили арифметику. Тогда я, видя, что мне особого дела нет, уходил к себе в комнату или в контору, где по совету графа присматривался к конторским делам, что мне впоследствии пригодилось, потому что граф, уезжая за границу, рассчитал конторщика, возложив на меня и конторские обязанности.