Кузнецкий мост и Маргарита - стр. 29
Так и Анна Васильевна перебирала в памяти все пережитое, и мысленно прилаживая осколки воспоминаний к событиям последних лет, как заплатки на прежнее праздничное, но износившееся и обтрепанное платье. Подумала о том, что мать ее Устинья – старушка под сто лет, доживавшая свою жизнь у нее в доме за занавеской в углу за печкой. Это теперь она немощная старушка, уж давно не встающая с постели. А раньше, сильная, красивая крестьянка, слывшая в округе знахаркой, обладавшая чудодейственными способностями лечить людей травами и силой молитвы во время лечения, наложением рук даже боль при родах усмирять, как у роженицы, так и у коровы. Правда грустна бывала после этого часто и жаловалась дочери:
– Злые люди! Ой, злые! Никому не верь, дочка! Как беда пришла, болен ли кто, так бегут и просят о помощи: то отвары срочно нужно сварить, или баба разрешиться не может, или у коровы плод поперек лежит корова – как беда пришла, так всем помощь нужна. И посреди ночи стучат в окно. Будят, умолят помочь: «Спаси, Устинья, помоги!» И бежишь среди ночи на помощь. А потом бывает, что идешь по улице, и слышишь, как иной раз в спину тебе они же и прошипят:
– «Ведьма! Знахарка!» А ведь опять беда придет, так опять ко мне же побегут. И что мне делать? Все равно – и опять: идешь и помогаешь.
Припомнилось это Анне Васильевне, потому что хоть сама и не училась у матери ее премудростям, не дано было, но и сама себя спрашивал – от какой силы это дано – от божеской ли? И Устинья только робко плечами пожимала, и поясняла, что и самой не ведомо, что с языческих времен в ее роду эта сила время от времени по женской линии возникает. И на ту, что выпал этот жребий и врачует: врага ли, друга ли – все одно. Вот об этом и задумалась Анна Васильевна, о том, что: «А вдруг не от Божеской силы эта способность? Не кара ли это Господня на ее семью обрушилась? Но, точно пыль придорожную, смахнула с себя эти подозрения, ведь уж сколько семей из их округи из их домов изгнано, и сгинули и взрослые, и дети малые, и ни весточки от них, ни слуха. Но ведь знахарок в их семьях не было! Нет, не то… – решила она.
И пришлось Анне Васильевне честно вспомнить о том грехе то, что вонзенным ножом жил в ее сердце неизбывной болью и стыдом, что сама от себя таила и старалась не вспоминать.
Это случилось тогда, когда узнала Анна Васильевна от соседок, прибежавших к ней в дом с пакостными такими новостями, что ее сын Андрей, как местный грамотей, вместе с приехавшими на разбой-продразвёрстку из Москвы, отправился на продразвёрстку, чтобы записывать, то есть списки создавать, вроде описи, у кого сколько изъяли. Узнав такое, она первым делом бросилась вещи его собирать. А ведь как гордилась она! Какой радостью наполнялось ее материнское сердце, как торжественно уложила на хранение, выданные ему удостоверения ЛИКВИДАТОРА НЕГРАМОТНОСТИ, в свою шкатулку, что лежала на комоде, стоявшему меж двух окон, украшенных ее рукоделием – вышитыми занавесками. А, узнав это, только узел завязала, другая соседка прибежала с черной вестью, что ее гордость и любовь – сын Андрей вместе с той вооруженной продразвёрсткой к ее же куму-мельнику заявились его семью раскулачивать. А Андрея привлекли, как грамотея, чтобы опись награбленного делал, чтобы все записывал. Хоть и понимала Анна Васильевна, что и не мог отказать ее сын душегубам, потому что за отказ и его убили бы на месте, а все же, как смириться с тем, что ведь принял ее сын участие в злодействе.