Курай – трава степей - стр. 24
тившийся пот вместе со слезами, убивали то, что ещё вчера с за- ботой и лаской лелеяли – своих кормилиц и питомцев. Председа- тель совета и его подручный актив с ног сбились, бегая по дворам и упрашивая жителей не делать этого. Хозяин, выйдя на середину двора, утирая слёзы, жалобно молвит: «Да я то что?.. мне, думае- те не жалко?.. Прихожу домой, а она чуть тёплая лежит возле яс- лей – болезнь какая-то, наверное – уж не обессудьте, сами по- страдали. Теперь и в колхоз то не с чем идти, хоть бы остальное не передохло!..». У всех ответ был один и тот же.
Наконец поняв, что все уговоры бесполезны председатель, взяв с собой четверть самогона и солёных огурцов, заперся у се- бя в кабинете и запил горькую. Мужики же справившись с этим чёрным делом – так они сами назвали его – запили с горя вме- сте с председателем. И теперь день, и ночь, под заборами они таскали друг друга за грудки, не понимая истинной причины свалившегося на них горя. Некоторые мужики пели песни, кото- рые переходили в горькие рыдания, ходили вдоль улицы по де- ревне, обнявшись, или гоняли жён, считая их виновницами во всём. Были и такие, которые просто напившись до чёртиков, спали в канаве или под забором. За эти дни случилось более де- сятка пожаров в деревне. Горели гумна и сараи. Пьяные хозяева сами их поджигали, с отборным матом говоря при этом: «Про- падать! так пусть уже всё пропадает, что горбом своим создавал всю жизнь!..». Двоих успели из петли вовремя извлечь. Вот, в такой красочной атмосфере рождалось два колхоза – «Красная Армия» и «Пролетарий» – правда, за самих крестьян почему-то никто не додумался вспомнить, когда придумывали эти назва- ния. Наступит день… и он уже недалёк, когда власть затаившая злобу припомнит им это, ибо таких вещей она никому не про- щает, потому что человеческого сострадания найти у власти вряд ли кому представится возможным. И тогда когда селян по- ставят поголовно на грань жизни и смерти – многие из них – где- то в глубине души своей пожалеют о том, что решились тогда на такой поступок вырезать скотину.
В тот день, когда собирали народ на собрание, Любовь Филипповна после окончания схода жителей села направилась домой. Дом её находился рядом, напротив площади, где стоя- ла церковь на отрезке одностороннего участка улицы, которая примыкала к речке. Шла и обдумывала то, что слышала минуту назад на площади. Для неё было вполне ясно как божий день, что в ближайшее время жителей деревни ожидает то, что она пережила ещё в начале двадцатых годов. Тогда это было пре- людией и коснулось лишь тех семей, у которых мужья и сыно- вья воевали против новой власти. В памяти всплыли те дни от- равленные скорбью и печалью: потерей мужа, равнодушием, а порой и враждебностью отдельных жителей села к таким как она. Вспомнила, как забирали с подворья скотину оставшихся лошадей и даже мелкую живность. После ещё не раз приходи- ли, увозя инвентарь и даже то, что было сломано и к делу не годилось. Последний раз ушли ни с чем: обшарив все углы и чердаки, на прощанье, сказав, что видимо, припрятала; отбор- но выматерившись и смачно плюнув на порог дома, удалились восвояси. На время оставили в покое, но когда стали выселять семьи явились вновь, теперь уже в новом составе: с бумагами и с представителем ОГПУ, который, одет был и выглядел как комиссар времён Гражданской войны он тут же пошёл осмат- ривать все закоулки. Любовь Филипповна вышла из дома вме- сте с детьми во двор. Шестилетнего Сашу, поставив спереди, плотно прижала к себе; дочери – четырнадцатилетняя Полина и старшая Луша стали по бокам её. Вся заявившаяся компания долго их рассматривала, не произнося ни слова, может быть, обдумывая, что с ними делать. Закончив осмотр двора и всех сараев, к ним подошёл тот, что в кожанке и при оружии. При- стально оглядев стоящих мать и детей, остановил свой взгляд на старшей дочери и спросил: