Купола в солнечном просторе - стр. 15
На следующую ночь беспокойной женщине с вечера лошадиную дозу успокоительного дали. Не материлась, но рычания прорывались. А потом её куда-то перевели.
На пятый день моего пребывания в больнице предложили мне в палату перейти, появилось место, но я отказался. В палате непременно попадётся хотя бы один из вечно недовольных – с утра до вечера хоть уши затыкай – всё плохо. И целый день будет зло бухтеть про болезни, операции, медицину никакушную, власти вороватые, чиновников хапуг. И так понятно, что об этом толочь. В предпоследний раз лежал с любителем анекдотов, исключительно похабных. Человек не с обочины, старше меня, начальник отдела на заводе. У него смартфон, по нему отыщет анекдот, похихикает в экран, потом начинает веселить палату, как-же не поделиться сокровищем.
Ещё один всю дорогу свою мать ругал. Костерит и костерит. Я не выдержал.
– Слушай, – говорю, – не стыдно, она тебя родила, а ты такая-сякая нехорошая. Позоришь сам себя. Есть заповедь Божья: чти отца и мать свою, и благо тебе будет, и долголетен будешь на земле. Не почитаешь – вот и загибаешься тут. Мать его в детстве недоглядела… Она, поди, пахала с утра до вечера тебя прокормить…
Задело за живое.
– Если такой хороший, – начал мне выговаривать, – почему сам здесь торчишь?
– Тоже, – говорю, – хватает грехов.
Все с гонором собрались. Который с матерными анекдотами, два дня дулся на меня, замечание ему сделал, и этот тоже ворчал.
Лежал ещё дед Борис. Семьдесят пять лет. Ногой маялся и всю дорогу умирал. Полежит-полежит, и начинает кладбищенскую песню: ой – умираю, ой – умираю! С полчасика постонет, отдохнёт и снова заводит шарманку – умираю. Замучил всех.
Был в отделении хирург, фамилия как у знаменитого хоккеиста – Дацук. Ражий мужчина, халат по спецзаказу – чехол для шкафа. Килограммов сто двадцать в хирурге помещалось. Красномордый, голос громоподобный… И с юмором… В палату зайдёт, как гаркнет, аж лампочка замигает:
– Больные есть?
К деду Борису однажды шагнул, навис над кроватью:
– Что болит?
Дед в простынь вжался, испуганно выдавил из себя тоненьким голоском:
– Нет, ничего не болит!
Сразу умирания улетучились. Испугался, начни жаловаться на боль в ноге, Дацук сгребёт, в операционную утащит и без наркоза отпилит конечность, не успеешь и ойкнуть.
Я возликовал – наконец-то дед Борис замолчит. Часа два тихо было в его углу, а потом снова начал умирать.
Совсем другое дело в коридоре лежать. Володя такой человек, что никакой спеси, гонора, обид, негатива. У меня нога заноет – настроение портится, а у него вообще ног нет… И не унывает… То и дело повторял: посмотрим, сказал слепой, как будет плясать безногий!