Кукушата Мидвича - стр. 23

После нескольких минут тишины Гордон Зиллейби ответил:

– С нами тоже все в порядке, хотя, надо сказать, мы поражены. И еще окоченели. Вам не кажется…

Алан обернулся и впервые осознал, что тут вся семья.

– Что… – начал он и замолчал, так как в это мгновение зажглось электричество. – Чудесно! – обрадовался он. – Сейчас попьем чего-нибудь горяченького! – И исчез, увлекая за собой Феррилин.

– Попьем горяченького! – пробормотал Зиллейби. – Сколько музыки в одной этой простенькой фразе.

Итак, когда мы спустились к завтраку в восьми милях от Мидвича, нас ожидали новости, что полковник Уэсткотт отбыл два часа назад и что Мидвич проснулся, как то и положено делать утром.

На дороге из Стауча все еще стоял полицейский пост, но как жителей Мидвича нас пропустили без задержки, и мы, миновав местность, которая выглядела вполне обыденно, без всяких приключений добрались наконец до своего коттеджа.

Мы уже гадали насчет того, в каком виде застанем дом, но оказалось, причин для тревоги не было. Коттедж стоял целехонький и выглядел точно таким же, каким мы его оставили. Мы вошли и принялись хозяйничать, как делали бы это накануне, не находя никаких изъянов, ну, разве что молоко в холодильнике скисло, так как электричество отключалось. Уже через полчаса вчерашние тревоги стали казаться приснившейся нелепицей, а когда мы вышли пройтись и переговорили с соседями, то обнаружили, что у тех, кто провел эти ночи в Мидвиче, ощущение нереальности происшедшего было еще более глубоким.

И ничего удивительного – как нам указал мистер Зиллейби, представления мидвичцев о происшедшем сводились к тому, что они почему-то вечером не легли в постель, а утром проснулись от холода. Все остальное – досужие вымыслы. Трудно было поверить, что из-за провала в памяти они пропустили целый день, но ведь не мог же весь мир ошибаться! Однако, что касается самих мидвичцев, они в этом не видели ничего интересного, поскольку обязательная предпосылка интереса – наличие интересующегося сознания.

Поэтому Мидвич решил просто не учитывать случившегося и как бы забыл об отнятом у него дне, который стал теперь рассматриваться как день, пролетевший с непривычной быстротой.

Впоследствии такая позиция оказалась исключительно удобной, поскольку происшествие – даже если оно и не находилось под прицелом закона о секретности – на данном отрезке времени вряд ли могло стать газетной сенсацией. В общем, ароматец-то от него исходил сенсационный, но начинки явно недоставало. Конечно, имели место одиннадцать смертельных исходов, а из этого кое-что можно было бы состряпать, но даже в них не хватало пикантных деталей; что же касается рассказов потерпевших, то они отличались прискорбным однообразием, ибо рассказывать, по сути дела, было нечего, кроме как о пробуждении в полузамерзшем виде.