КРЫМСКАЯ ПРАКТИКА. Мистическая повесть - стр. 1

Крым, лето 1979 года

Ветер, налетевший из пропахшей полынью степи, бросил горсть пыли в лицо молодой практикантке. Она закашлялась и заморгала. Оказывается, история и в самом деле – пыльная наука. По окончании первого курса истфака ЛГУ студенты разъехались на летнюю практику. Карина Лаврецкая очень радовалась, что ее направили в Крым. Она мечтала, как вернется домой с роскошным крымским загаром, придающим коже золотистый оттенок. Можно загорать и в Ленинграде, на пляже у Петропавловки, или совсем близко от дома, на излучине Невы за Смольным монастырем, но ленинградский загар слишком темен, а с ее темными глазами и волосами становишься похожей на индианку Тиллотамму, о которой писал Ефремов в «Лезвии бритвы», или на Таис Афинскую из его же романа. Нет, у нашей Таис глаза серые. А француз Анатоль Франс в прошлом веке написал, что Таис была блондинкой с фиалковыми газами.

Вспоминая романы любимых авторов, девушка продолжала свое занятие: просеивала через решето отвалы земли с археологического раскопа. В конце июля студентка-практикантка одета в клетчатую рубашку с длинными рукавами и парусиновые штаны, сшитые ее мамой на швейной машинке «Зингер». Карина впервые уехала одна так далеко от дома, от мамы и деда, и скучала по ним. Но археологическая практика была очень интересна: теоретические знания, полученные на лекциях, подкреплялись находками, вырываемыми из древней крымской земли, и выстраивались в стройную систему научного мировоззрения. Житейские навыки Карины тоже пополнились: она научилась чистить зубы и умываться одной кружкой воды. Эту большую фаянсовую кружку с изображением Медного Всадника положила ей в рюкзак мама, собирая дочь в дальнюю дорогу. Оказалось, что вода в лагере археологов привозная. Старый, но еще крепкий дед Павло и его сонная лошадка в одинаковых соломенных шляпах привозили из ближайшего села на телеге ученым в понедельник и среду две бочки воды, а в пятницу – три. Разгружали их сам дед и молодые практиканты. Студентки, кто похрабрее, в это время гладили лошадку и угощали ее кусочками сахара. Профессор, руководитель практики, наблюдал за этими процессами. Потом они с дедом, присев в тенечке, беседовали, курили, профессор – трубку, дед – козью ножку, набитую махоркой, пили крепкий обжигающий чай и расставались, весьма довольные друг другом.

Ленинградка Карина, привыкшая мыться, когда захочет, и под душем, и в большой ванне, быстро наполняющейся голубой невской водой, представить не могла до этого года, какое же удовольствие – возможность, не экономя, расходовать воду. Девушка поняла это только здесь, в пыльной крымской степи. Еще можно было искупаться в мелкой степной речушке, но идти туда надо было километра три в одну сторону. Иногда, в выходные, практиканты во главе с профессором ходили на море за десять километров.

Карина полюбила море с первого взгляда – сначала мелкие воды Финского залива, с мягким шорохом выплескивающиеся на песчаные берега. В четыре года родители вывезли ее в Алушту. Здесь берег был галечным, и Карина в первый же день, выходя из моря, разбила обе коленки. Сразу и навсегда полюбила она Черное море. Оно завораживало переливами солнечных зайчиков на спокойной голубой поверхности, когда солнце стоит в зените, и перламутровым зеркалом воды в конце дня, когда солнце огненной каплей медленно сползает за горизонт. На рассвете и ночью Карина еще не бывала на море – в семье ее воспитали достаточно строго. Сияющая голубизна летнего крымского неба и мягкая синева моря жили в памяти Карины так же, как детское увлечение древними греками. Их мифы о богах и героях развивали ее воображение. Ей казалось странным и нелепым, что древние греки не видели синевы моря – им оно представлялось винно-красным, как рассказывал ей дед-фронтовик, читавший Гомера в переводах и в подлиннике. О том, что некоторые считают Гомера женщиной, дед пока не говорил внучке, оберегая ее неокрепшую душу.